Джон Норвич - Срединное море. История Средиземноморья

Как это ни странно, большинство депутатов не согласились с Гарибальди, предпочтя четвертый вариант: не сдаваться, а объявить о прекращении огня и остаться в Риме. Эту возможность Мадзини предварительно не рассматривал. В конечном счете он, однако, согласился. Французы, думавшие, что это всем ненавистный тиран, удивились, увидев, что он без боязни расхаживает по улицам и его приветствуют и выражают почтение везде, где он появляется, и не решились арестовать его. Однако Мадзини знал, что даже если и останется на свободе, отныне он будет лишен власти, и через несколько дней отплыл в Лондон. «Италия — моя родина, — сказал он, — но Англия — мой дом, если у меня он есть».

Тем временем Гарибальди обратился к добровольцам. «Я предлагаю, — объявил он, — не жалованье, не жилище и не питание. Я предлагаю только голод, жажду, утомительные марши, сражения и смерть. Те, у кого любовь к родине в сердце, а не только на устах, следуйте за мной». 4000 человек тут же присоединились к нему, однако через месяц лишь совсем немногие остались с ним, спасаясь от целых трех вражеских армий и медленно продвигаясь к маленькой республике Сан-Марино. [358] Сан-Марино, чья площадь составляет 23,5 квадратных мили, до сих пор является независимой республикой. Она со всех сторон окружена итальянской территорией: с запада Романьей, с востока — Марке. Это последний реликт самоуправляющихся городов-государств со времен Средневековья и Ренессанса. Здесь отряд был распущен, и Гарибальди с Анитой и несколькими наиболее верными ему людьми отправились в единственную итальянскую республику, которая все еще продолжала бороться за свое выживание, — Венецию.

Увы, судно, на котором они плыли, перехватил австрийский военный корабль. Гарибальди попытался высадиться на отдаленном участке побережья, известном ныне как Порто Гарибальди, и прежде чем достиг венецианских лагун, его возлюбленная Анита скончалась у него на руках. На какое-то время он совсем пал духом. Потом Гарибальди вновь покинул Италию и через несколько недель прибыл в Нью-Йорк. Начался второй период его американского изгнания.

Даже если бы Гарибальди сумел достичь Венеции, то все равно мало что смог бы сделать для нее. В течение всей предшествующей зимы, несмотря на то усиливавшуюся, то ослабевавшую австрийскую блокаду, Даниэле Манин сосредоточил все усилия на создании боеспособной армии — эту задачу он доверил генералу Пепе, который радостно объявил о своей готовности отдать жизнь за Италию и Венецианскую республику. Будучи калабрийцем, Пепе сумел начать вербовку большого числа солдат и офицеров, служивших в неаполитанской армии. В результате к началу апреля 1849 г. образовались достаточно дисциплинированные вооруженные силы численностью примерно 20 000 человек, что дало ассамблее смелость для того, чтобы издать следующий героический декрет: «Венеция будет сопротивляться Австрии всеми силами. Президент Манин для этой цели наделяется неограниченными полномочиями».

Операция по блокированию продолжалась до мая 1849 г., пока наконец австрийский командующий не понял, что полностью охватить лагуну окружностью девяносто миль невозможно, тогда как город с населением 200 000 жителей сможет долго выдерживать голод. Не оставалось ничего, кроме как начать правильную осаду. Первой целью стал форт в Мальгере (ныне Маргера) на том конце железнодорожного моста, что находился на материке. После трехнедельного обстрела этот участок был сдан, однако сам мост с несколькими импровизированными фортами вдоль его линии каким-то образом по-прежнему удерживался защитниками. В начале июля австрийцам пришла в голову экстравагантная идея попытаться бросать бомбы на Венецию с большого воздушного шара. Эксперимент потерпел фиаско и позволил венецианцам по крайней мере посмеяться над осаждающими, но не более того. В конце концов осада привела к нехватке продовольствия, и по прошествии месяца город оказался на грани голода. Даже рыбы, главного продукта для Венеции, уже недоставало, поскольку лагуна была слишком мала, чтобы обеспечивать все население. Ввели нормирование хлеба, однако ситуация продолжала ухудшаться. 28 июля Маний обратился к членам ассамблеи с вопросом: возможно ли дальнейшее сопротивление? Те выразили готовность бороться до конца.

В ночь на 29-е начался мощный обстрел Венеции. Он затронул только западную часть города, поскольку австрийские пушки, установленные даже на самых высоких точках, не могли посылать ядра на большее расстояние. К счастью, Пьяцца не пострадала от вражеской артиллерии. К тому же большинство метательных снарядов были обычными ядрами, которые не разрывались при ударе. Австрийцы часто раскаливали их на огне, но печей не хватало, чтобы раскалить их все, и незначительные локальные пожары тушились венецианскими пожарными бригадами, в работе которых участвовал теперь и Даниэле Манин.

Тем не менее сам по себе интенсивный обстрел в течение трех с половиной недель не мог не сказаться на боевом духе венецианцев и теперь город оказался еще и жертвой нового бедствия, самого страшного из всех — холеры. К концу июля болезнь свирепствовала во всех кварталах города. В условиях августовской жары она распространялась еще более активно, особенно в районе Кастелло, где царила страшная скученность, поскольку сюда бежали люди из подвергавшейся обстрелу западной части Венеции. Могильщики работали без устали; похороны в Венеции были делом непростым, и тела ожидали своей очереди в грудах на campo, площади перед старым кафедральным собором Сан-Пьетро ди Кастелло. Запах стоял зловонный.

Не вызывало сомнений, что конец близок. 19 августа две гондолы под белым флагом отплыли к Местре. Три дня спустя было подписано соглашение. Условия, выдвинутые австрийцами, оказались неожиданно великодушными. Главное требование осаждавших состояло в том, чтобы все офицеры и итальянские солдаты, являвшиеся подданными империи, немедленно покинули Венецию. Сорок виднейших венецианцев подлежали изгнанию. 27 августа австрийцы вновь заняли город. В полдень того же дня французское судно «Плутон» отплыло из Джудекки. На его борту вместе с тридцатью семью другими находились Гульельмо Пепе, Никколо Томмазео и Даниэле Манин.

Последний вместе с женой и дочерью поселился в Париже, где стал писать статьи для французских газет и давать уроки итальянского. К этому времени он отказался от республиканских идеалов. Как и Мадзини, он выступал теперь за объединение Италии. «Я убежден, — писал он, — что наша главная задача — сделать Италию реальностью… республиканская партия заявляет савойскому дому: „Если вы создаете Италию, мы с вами; если нет — нет“». Он умер в Париже 22 сентября 1857 г. в возрасте 53 лет. Одиннадцать лет спустя его останки были перевезены в Венецию и захоронены в особой могиле напротив собора Святого Марка. Рядом с его домом на бывшем кампо Сан-Патерниан (ныне кампо Манин) прижался к земле огромный бронзовый лев.