Владимир Чунихин - »Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин…» (СИ)

Почему, вплоть до 22 июня 1941 года учили войска точно так же, как учили их и прежде? Давайте попробуем разобраться. И разобраться максимально честно. Потому что для понимания слишком многого важен ответ на этот вопрос. Пожалуй, для понимания главных причин всего, что произошло летом 1941 года.

Давайте задумаемся. А почему это советские генералы оказались вдруг сплошь непонятливыми? Почему они не стали проводить в жизнь это самое сталинское указание? Рискуя при этом, надо полагать, не просто своим благополучием, но и свободой, а кто‑то, возможно, и чем‑то поболее?

А вот представьте себе. Если бы Сталин приказал им вдруг, чтобы каждый из них стал талантливым полководцем? Или приказал, чтобы у каждого из них выросло бы по третьей руке? Смогли бы они выполнить? Как думаете? Вот и я думаю так же. И рады были бы, да сделать это было им никак невозможно.

Так же и здесь.

Для того, чтобы учить войска этому виду боя, надо хорошо знать его самому. Или, если не знаешь, иметь желание к его изучению. Иметь навык и волю к изучению чего‑то нового, если уж говорить начистоту.

А имели ли они эти качества? Ведь навык без постоянной практики не вырабатывается.

Помня об этом, прислушаемся одновременно к Александру Сергеевичу Яковлеву, когда он вспоминал о мнении Сталина, что военные всегда держатся за старое. В своей книге» Цель жизни» великий авиационный конструктор вспоминал:

«Я не раз слышал в начале войны, как Сталин упрекал некоторых военных в отсутствии инициативы, свежих мыслей, выговаривая им:

— А, что с вас взять! Военные всего мира такие — держатся за рутину, за» проверенное», боятся нового.

Знаете ли вы, — сказал он однажды, — что не кто иной, как руководители нашего военного ведомства, были против введения в армии автоматов и упорно держались за винтовку образца 1891 года?.. Вы не верите, улыбаетесь, а это факт, и мне пришлось перед войной упорно воевать с маршалом Куликом по этому вопросу…»

Мнения складываются у людей обычно под влиянием их жизненного опыта. Так получается, что именно такой опыт имел Сталин от своего общения с советскими генералами. Потому что с военными других стран встречаться ему приходилось, как это можно догадываться, не часто. Слова об автоматах, это конечно пустяки, просто отдельный пример. Речь‑то, судя по всему, шла о явлениях более общего порядка.

А ведь отступление, это вид боя не менее сложный, чем наступление. Ну, это говорится так. На самом деле, это намного более сложный для изучения вид боевых действий. Потому, хотя бы, что отступают всегда обязательно не только при перевесе противника, но и при реализации им своей инициативы. А это означает быстро изменяющуюся и всё время усложняющуюся обстановку. Изучать такой бой, для этого надо иметь в голове намного больше того, что вмещают в себя самые подробные и толково написанные уставы.

Поэтому, если изучению его мешал никакой не Сталин, то приходится делать вывод совсем уже другой. Приходится делать вывод о том, что надо присмотреться внимательнее к самой этой руководящей группе. Важнейшего для качественного состояния армии слоя людей, именуемой — советскими полководцами.

Часто кивают на некий» кавалеризм» предвоенного руководства Красной Армии. Противопоставляя ему молодых, энергичных и образованных» некавалеристов». Но ведь и наиболее яркие полководцы Отечественной войны, маршалы Жуков и Рокоссовский почти всю свою жизнь и почти до начала войны служили исключительно и только в кавалерии. Тимошенко, кстати, тоже. Иными словами, имели они опыт войны и службы в том роде войск, который никакой особой роли в современной войне не играл. А они этому опыту отдали всю свою сознательную жизнь почти до самого начала войны. И потому опыта и знаний для войны современной имели на тот момент, конечно же, недостаточно.

Вот один из самых ярких примеров.

В конце июля 1941 года, в боях под Смоленском, одному из них пришла в голову здравая мысль.

Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.»Солдатский долг».

«…Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.

Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…

Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один. [38]

Сознание, что где‑то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.

Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..

Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего‑то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.

Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему…»

Иными словами, эта здравая мысль, до которой нашим генералам пришлось додумываться, для какого‑нибудь старшины, служившего унтером ещё в ТУ войну, была мыслью самой собой разумеющейся. Разумеющейся, азбучной была эта мысль и для каждого из германских командиров. Сверху и до самого низу. А вот для наших великих полководцев явилась она тогда откровением. И заметим, не в первые дни войны, а уже под Смоленском. Почему же до этого додумались не сразу? Причём, светлые головы, подчеркну, и не сразу? Да просто потому что не было соответствующего опыта даже у лучших из них.