Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Вильгельм между тем стал своего рода археологом-теоретиком. Основы этого увлечения были заложены еще во время раскопок на острове Корфу, которые, как мы помним, в несколько юмористическом ключе были описаны шефом его военно-морского кабинета Мюллером. Впрочем, интерес к этой науке пробудился у Вильгельма еще раньше — во время его пребывания в Боннском университете; уже в 1897 году по его инициативе были начаты работы по реставрации здания римского преторства в Заальбурге — на его фасаде был прикреплен памятный знак в честь отца кайзера. Вильгельм не мог покидать пределы провинции Утрехт, отобранные им по принципу близости взглядов археологи стали наезжать в Доорн. Прежде всего это был сторонник расовой теории (но не в ее расистской ипостаси) Фробениус из университета Франкфурта-на-Майне, Альфред Еремиас из Лейпцига, профессор Фолльграф из Утрехта. То влияние, которое оказал на Вильгельма Лео Фробениус, шпенглерианец, называвший себя исследователем «культурной морфологии» и посвятивший всю свою жизнь изучению процессов подъема и упадка африканских цивилизаций, вполне можно сравнить с влиянием, оказанным на кайзера в начале века теориями Чемберлена. Модные идеи о различиях и борьбе рас Вильгельм применил для своих построений в области археологической науки. Исходным пунктом его концепции была идея о том, что между Западом и Востоком нет ничего общего и что Германия отныне вместе с Россией, Скандинавией, Голландией и Австрией принадлежит к Востоку, которому противостоят страны Средиземноморья вместе с Францией и Британией. «Как только кто-то покусится на интересы другой стороны, результатом станет катастрофа; Запад есть Запад, и Восток есть Восток» — так примерно представлял себе Вильгельм суть мировой политики.

В период с 14 по 17 июня 1927 года Вильгельм организовал у себя на дому настоящий симпозиум, где были прочитаны доклады на такие темы, как «Дионис в Дельфах», «Заратустра», «Илиада» и «Гесиод». Фробениус отправился домой с чеком на 10 тысяч марок в кармане; деньги предназначались на создание музея во Франкфурте-на-Майне, который должен был получить название «Доорнской академии». Проведение трехдневных симпозиумов такого рода стало отныне правилом. В последующие годы почтенные мужи совместно размышляли над важными проблемами: например, о понятии божества у готов и кельтов. В 1930 году Вильгельм выступил с докладом о природе культуры, в котором смешал идеи, заимствованные у Фробениуса, со старыми мотивами: материализм, воплощением которого является большой бизнес англо-американского образца, — это признак вырождения, дегенерации общества, поскольку он означает упадок духовности; факт и опыт вытесняют веру. Неожиданно в памяти (и в докладе) всплыли приятные эпизоды из ужасных в целом воспоминаний о путешествии в Северную Африку: «Мавры, которые встретили меня в Танжере, в своих простых белых бурнусах, держались с большим достоинством, выглядели более пристойно, обнаруживали свою принадлежность к единой древней культуре, в отличие от европейских дипломатов, толпившихся вокруг нас в своих костюмах со звездами и аксельбантами». Докладчик подробно остановился на запахах как характеристике различных культур: француз обычно грязен, но надушен, англичанин — фанатик гигиены и мыла «Перз».

В 1931 году Вильгельм основал «Доорнское исследовательское общество» (ДАГ). Под его эгидой предполагалось проводить ежегодные симпозиумы. Тематика должна была концентрироваться вокруг дидактических аспектов античной культуры — эта проблема особенно заинтересовала экс-кайзера. Готовились исследования по культу Горгоны, истории Вавилона, происхождению Библии, обсуждались темы монад и религиозной символики; в частности, много говорилось о свастике, которая начиная с начала 20-х годов XX века стала своего рода опознавательным знаком правого экстремизма и в этом качестве была использована Адольфом Гитлером.

Со временем круг участников доорнских бдений расширился — присоединились Юлиус Йордан, профессор Фридрих Зарре и профессор Кереньи из Будапешта. Протоколировал заседания отставной генерал-майор граф Детлеф фон Шверин. Активное участие в обсуждениях принимал еще один адъютант экс-кайзера — майор барон Ульрих фон Зелль. По сути, речь шла о возрождении идей Хьюстона Стюарта Чемберлена. Вот типичный отрывок из протокола одного из «симпозиумов»: «Без сомнения, нам нужен здоровый национализм — с тем, чтобы вокруг нас сплотилась вся немецкая раса, и чтобы раз и навсегда был положен конец разрушительной антинациональной деятельности Рима и еврейства. Да поможет нам Бог!»

Еще до войны Вильгельм достаточно нетерпимо относился к евреям (в какой-то степени то же самое можно сказать и о его отношении к франкмасонам). Интересное свидетельство на этот счет оставила нам леди Сьюзан Таунли. Ценность ее воспоминаний в том, что эту даму вряд ли можно назвать юдофилкой и относятся они к тому времени, когда еще никто не мог предположить, что Таунли в будущем будет воспринимать своего старого приятеля как воплощение мирового зла и даже попытается бороться с этим злом с помощью своих кулачков (вспомним эпизод на станции Маарн 11 ноября 1918 года!). Речь шла о мирной беседе между ней и Вильгельмом задолго до начала европейского пожара, беседе, в ходе которой был затронут пресловутый «еврейский вопрос». Вильгельм солидаризировался с точкой зрения историка Трейчке, которая выражалась простой формулой: «Евреи — наше несчастье». Кайзер заявил (в изложении его собеседницы) следующее. «Евреи это проклятие для моей страны… Они держат людей в бедности, чтобы не дать им вырваться из своих лап. В каждой немецкой деревушке сидит этот грязный еврей и как паук залавливает людей в паутину долговой кабалы. Он дает ссуды небогатым крестьянам под залог их земли, и постепенно все оказывается у него в руках. Евреи — это паразиты на теле моего рейха. Еврейский вопрос — это один из самых больших и трудных для меня, и я просто не представляю себе, как с ним справиться!» Леди Сьюзан добавляет, что с годами антисемитизм Вильгельма уменьшился, и это — лишнее основание доверять ее рассказу: если бы она хотела скомпрометировать Вильгельма, она бы не позволила себе такого замечания. К тому же, повторим, все это было до начала войны.

В те редкие моменты, когда влияние на Вильгельма со стороны ярых антисемитов в его окружении — Вальдерзее, Эйленбурга или Берга — ослабевало, он становился приверженцем принципа «кто еврей, определяю я сам». В этом смысле его взгляды мало чем отличались от взглядов массы немцев, как, впрочем, и ненемцев тоже. Еврейские ростовщики, разного рода жуликоватые посредники, занимавшиеся оптовой виноторговлей, были далеко не лучшими представителями рода человеческого. С другой стороны, Вильгельм, пожалуй, даже в большей степени, чем другие представители его сословия, признавал заслуги тех магнатов еврейской национальности, которые во время его правления дали могучий толчок развитию германской торговли и подняли ее на уровень, не уступающий никому в мире. В этом контексте можно считать трагическим обстоятельством тот факт, что его последняя встреча с Баллином происходила в присутствии Берга. После войны ситуация коренным образом изменилась. Большинство его соотечественников были склонны винить Вильгельма во всех своих несчастьях, и он в естественном стремлении снять с себя эти обвинения тоже стал искать козла отпущения. Взор его упал на «международное еврейство» — вечную мишень нападок и обвинений в периоды, когда народные страсти разгорались особенно сильно. Большое влияние на него оказала публикация «Протоколов сионских мудрецов». Первое немецкое издание этого «труда» появилось в Шарлоттенбурге в 1919 году, однако Вильгельм впервые ознакомился с ним только год спустя. Тогда он жил в Амеронгене, и его часто видели за чтением этой явной фальшивки. «Протоколы» произвели сильное впечатление на бывшего кайзера, и он рекомендовал их как обязательное чтение всем встречным и поперечным.