Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Протокол предусматривал: генерал фон Плессен представит Бисмарку свиту, затем экс-канцлер один пройдет в приемную кайзера. Однако, пока процессия двигалась по Унтер-ден-Линден, во дворец поступило сообщение, что с Бисмарком едет его сын Герберт. Кайзер отреагировал однозначно: присутствие третьих лиц нежелательно, пусть граф Герберт останется ждать перед приемной. Гофмаршал и его люди начали лихорадочно соображать, как выполнить указание кайзера, не нарушая правил вежливости.

Тем временем оркестр грянул марш, Бисмарк вышел из экипажа, приветственно помахал рукой скандировавшей что-то толпе. Вильгельм поспешно бросился в свой кабинет. Бисмарк вновь уселся в карету, которая въехала во внутренний дворик замка. В вестибюль он вошел, тяжело опираясь на плечо Генриха. «Мы все низко поклонились», — вспоминает Мольтке. Бисмарк выглядел бледным. Плессен начал представлять ему присутствующих. Бисмарк никому не подал руки, ограничиваясь легким приветственным жестом. Рукопожатия он удостоил одного Кесселя, сопроводив это ироническим замечанием: «Кессель? Мне кажется, Вы как-то стали ниже ростом». Когда дошла очередь до Лукануса, который, как мы помним, привез канцлеру послание кайзера с требованием подать в отставку, Бисмарк добавил яду: «Я уже имел честь». Слуга помог Бисмарку раздеться. Экс-канцлер едва сдерживал себя, руки его слегка тряслись. Положение спас Генрих: «Не угодно ли вашему сиятельству пройти к Его Величеству?» Бисмарк молча кивнул.

Вильгельм, ожидавший посередине кабинета, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку. Бисмарк, низко поклонившись, взял ее обеими ладонями. Вильгельм слегка наклонился и расцеловал Бисмарка в обе щеки. Что было дальше, никто не видел — двери закрылись. Кайзер и Бисмарк остались наедине. Собравшимся в приемной оставалось только слушать крики толпы, перешедшие в нестройный хор: пели «Германия, Германия превыше всего». Через десять минут двери распахнулись. Вильгельм распорядился пригласить двух своих старших сыновей и кивнул Генриху, чтобы тот присоединялся. Минут пять разговор продолжался впятером. Вильгельм сделал знак адъютантам: они могут идти. По словам Мольтке, «лицо его просветлело, было видно, как он рад и доволен».

Обедали вчетвером — Бисмарк, Вильгельм, Дона и Генрих. Бисмарк вспоминал о Франкфуртском парламенте и императрице Августе. Гогенлоэ, который имел краткую беседу с Вильгельмом на вечернем приеме у Викки, услышал от кайзера, как он был обрадован теплым отношением публики, приветствовавшей его во время проезда через Тиргартен. Толпа кричала: «Хох, кайзер!», «Да здравствует кайзер!», «Слава благородному кайзеру!»

Мольтке также пишет о резком изменении в настроении кайзера. На встрече с адъютантами сразу после обеда с Бисмарком «он был очень оживлен, шутил с нами. Он рассказал нам, что угостил гостя своим лучшим рейнвейном и что Бисмарк его по достоинству оценил. Его очевидно радовало, что он смог одержать победу над самим собой — а ведь это самое трудное!».

В 18.15 был устроен небольшой ужин в покоях, отведенных Бисмарку. Присутствовали Вильгельм, принц Генрих, Герберт и адъютанты. Мольтке отмечает, что все было очень «непринужденно, по-дружески, без каких-либо осложняющих моментов». Вновь был подан рейнвейн, к вящему удовольствию Бисмарка. Когда компания лакомилась жарким, появился второй сын Бисмарка, Вилли. Вильгельм распорядился принести еще один прибор. После ужина адъютанты закурили сигары, Вильгельм и Бисмарк ограничились сигаретами. Разговор вращался вокруг военных проблем. О политике — ни слова, и, как позже говорил Вильгельм одному из своих биографов, «за столом сидел не имперский канцлер, а всего лишь генерал-полковник».

Вильгельм проводил Бисмарка на Лертерский вокзал. Они вместе проехали в карете, кайзер помог старцу подняться по ступенькам. На перроне он вновь расцеловал его. Бисмарк почтительно прикоснулся губами к руке кайзера, его глаза наполнились слезами. Последние слова прощания Вильгельм произнес уже через открытое окно вагона: «Надеюсь, дорогой князь, Вы хорошо будете спать после такого напряженного дня. Если в феврале соберусь в Вильгельмсхафен, то постараюсь заранее выяснить, можно ли будет посетить Вас во Фридрихсру». Поезд тронулся, Бисмарк приветственно махал рукой из окна. Для поклонников Бисмарка это был радостный день. «Стерто самое черное пятно в нашей истории», — записала в своем дневнике Хильдегард фон Шпитцемберг. Вильгельм считал, что победителем остался он. При случае он позволял себе даже похвастаться: «Я любого обставлю».

Заключенные канцлером Каприви торговые договоры были частью плана Вильгельма по созданию некоего наднационального таможенного союза — в духе идеи о «Соединенных Штатах Европы». Русские, однако, грозили начать торговую войну в случае, если они останутся за бортом союза, так что Каприви вынужден был снять вопрос об общеевропейской организации. Подписанный договор с Россией вызывал жесткую оппозицию со стороны немецких аграриев — они опасались, что импорт дешевого российского хлеба ущемит их интересы. Аграрный блок упорно противился ратификации документа в рейхстаге. Вильгельм был крайне недоволен. В беседе с Вальдерзее 5 февраля 1894 года он сказал: «Я не желаю быть втянутым в войну с Россией из-за сотни глупых юнкеров». 12 марта кайзер заявил: «Торговый договор должен пройти (через рейхстаг), я же дал царю Александру мое честное слово!» У Вальдерзее кайзер не нашел поддержки: тот был на стороне юнкеров, а кроме того, давно считал, что надо начать превентивную войну против России. 19 марта значительное большинство рейхстага проголосовало за договор, российско-германские отношения укрепились, и трудно отрицать здесь заслугу кайзера.

В стране назревал конфликт с католиками. Граф Гомпеш, светский лидер католической партии, внес совсем незначительную сумму в фонд, предназначенный для строительства национального мемориала в честь Вильгельма I. Кайзер обиделся и не нашел ничего лучшего, как публично заявить: «Если этот парень когда-нибудь осмелится появиться при дворе, я спущу его с лестницы». Это был досадный промах, шедший вразрез с официальной политикой примирения с католиками, которые после опыта «культуркампфа» требовали к себе особенно осторожного отношения. Грубый выпад Вильгельма против политика-католика трудно объяснить — кайзер питал очевидные, правда не афишируемые, симпатии к некоторым элементам католического культа — в частности, к характерному для него пышному церемониалу. (Вильгельм не менее трех раз совершил паломничество к папе римскому.)

Были и другие признаки изменения отношения к католикам, отражающие стремление покончить с их статусом подданных второго сорта. При канцлере Бюлове иезуитам было позволено возобновить свою деятельность в Германии, а еще раньше Вильгельм взял под личное покровительство монахов-бенедиктинцев; их монастырю в Мариа-Лаах он подарил новый роскошный алтарь. Естественно, он рассчитывал на взаимность. Послушникам монастыря в Бейроне он прямо заявил: «Я ожидаю от вас, чтобы вы поддерживали меня и мои усилия по поддержанию религиозных чувств в народе, чтобы вы сами воспитывали в своей пастве чувства уважения к трону и алтарю. Только таким путем мы добьемся того, что в наши бурные дни Христос защитит троны властителей-христиан».