Джайлз Макдоно - Последний кайзер. Вильгельм Неистовый

Тирпиц, так и не дождавшись ответа на свои письма, отправился во Фридрихсру собственной персоной — необходимо было получить одобрение бывшего канцлера на осуществление морской программы. Бисмарк, стукнув кулаком по столу, рявкнул: «Я не кот какой-нибудь, которого стоит погладить по шерстке, и он уже замурлыкал». В воспоминаниях баронессы фон Шпитцемберг слова Бисмарка звучали иначе: «Я не кот какой-нибудь, которого сперва вышвырнут на улицу, а потом поманят обратно, и он сразу прибежит и начнет ластиться». Как бы то ни было, хозяин решительно отверг предложение присутствовать при спуске броненосца на воду: он слишком стар для таких выездов. Возможно, он реагировал бы по-другому, если бы узнал, какое имя будет носить корабль, но Вильгельм строго-настрого запретил Тирпицу раскрывать секрет — Бисмарка должен был ждать сюрприз. После полутора бутылок шампанского хозяин дома стал добродушнее, и гость возобновил уговоры, напомнив, что планы строительства флота рассматривались еще в 1867 году, при создании Северо-Германского союза. Тщетно: по образной метафоре Тирпица, Бисмарк жил 1864 годом. Не удалось убедить упрямого старца и доводом о британских агрессивных намерениях в отношении рейха. Разговор продолжили в коляске во время поездки по Заксенвальдскому урочищу. Бисмарк, вооружившись парой бутылок пива, перешел на английский, чтобы скрыть содержание разговора от кучера. Раз Тирпиц моряк, то должен знать английский и понимать собеседника, — так, видимо, рассуждал первый канцлер. Тирпиц его действительно понял, а вот Бисмарк моряка понять не захотел.

Депутатов рейхстага не столько убеждали, сколько раздражали неуклюжие лоббистские усилия кайзера: тот, например, распорядился вывесить перед залом заседаний палаты собственноручно изготовленные чертежи и диаграммы, из которых следовало, как необходим Германии флот и как красиво он будет выглядеть. Более основательно к делу пропаганды морской программы подошел канцлер Гогенлоэ. В двух письмах, адресованных одному из скептиков — барону фон Фельдерндорфу, он изложил свое понимание проблемы, притом с глубоким историческим экскурсом:

«Постоянно говорят, что флот — это личная прихоть кайзера. Это не так. Вину или, если угодно, заслугу следует отнести на счет самого немецкого народа. Во времена Германского Союза мы были мирной, безобидной нацией. У нас не было проблем в политике (внешней политике), у нас были небольшие налоги, и мы с удовольствием наблюдали, как в бундестаге борются друг с другом Австрия и Пруссия, а средние и мелкие государства поддерживают то одну, то другую сторону. Но народу это не нравилось, он хотел объединения, он хотел играть свою роль в мире… Чтобы создать государство, нужны были деньги. Чтобы добыть их, Бисмарк изменил тарифную политику и покончил со свободой торговли. Народ его поддержал. Теперь у нас 300–400 миллионов дохода, и государству этого хватает. Протекционизм привел, однако, к колоссальному росту промышленного производства. Мы перестали быть аграрной страной, стали страной индустриальной. Теперь надо вновь менять политику. Наша цель — освоение новых рынков. Торговля достигла такого развития, что требует защиты со стороны государства. А такую защиту может обеспечить только флот».

По мнению Гогенлоэ, не нужно стремиться к численному паритету с Англией, вполне достаточно иметь такой флот, который мог бы прорвать блокаду германского побережья — в случае, если возникнет такая необходимость. Канцлер был готов признать, что «кайзер своей импульсивностью только портит дело; лучше бы он был более флегматичным», однако винить его за саму идею строительства нельзя — немцы мечтают о флоте по меньшей мере полтора столетия.

Не только «импульсивность» кайзера беспокоила старого канцлера. 17 июня 1897 года Вильгельм обнародовал «Билефельдскую программу» развития производства в «нашем могучем рейхе». Она включала в себя меры по законодательному ограничению права на забастовки. Лица, уличенные в подстрекательстве к промышленным беспорядкам, подлежали осуждению на каторжные работы. Гогенлоэ был в отчаянии: «У меня все меньше и меньше желания служить этому господину». Режим личной власти обнаруживал все менее приятные черты; кайзер легко переходил от бахвальства к угрозам, особенно когда оказывалось, что не все идет так, как ему хотелось бы. В декабре в доме одного из своих министров — фон Хаммерштейна он разразился ругательствами по адресу конституции и бундесрата: они мешают ему строить флот в том виде, как он это замыслил. Кто-то заметил, что он может полностью положиться на Пруссию, но вот южногерманские государства… Вильгельм решительно оборвал собеседника: «Если южные немцы захотят сорвать мои планы, я просто объявлю им войну. У Пруссии восемнадцать армейских корпусов, а у них — три или четыре, так что посмотрим, чья возьмет!»

Осенью 1897 года в Шаньдуне были убиты два немецких миссионера. Вильгельм утверждал в мемуарах, что вовсе не он, а вся католическая Германия буквально возопила о возмездии. Католик Гогенлоэ выступил за «священную войну». Циники только усмехались. Для кайзера происшедшее было поводом наладить отношения с католической партией Центра и таким образом обеспечить себе поддержку большинства в рейхстаге. Гогенлоэ, прервав охоту в прусском Альтмарке, вернулся в Берлин и выдвинул план засылки морской эскадры к берегам Китая, командовать которой должен был брат кайзера Генрих. В конечном счете была принята идея создания общеевропейского экспедиционного корпуса, но это требовало времени. Вильгельм как ни в чем не бывало продолжал свои разъезды; 21 октября он открыл очередной памятник деду — на сей раз в Карлсруэ.

Инцидент с миссионерами оживил в Вильгельме комплекс «желтой опасности». Он вновь начал бомбардировать Никки призывами как следует проучить азиатов. В начале нового, 1898 года царь получил от него рисунок, на котором Россия и Германия были изображены в виде, как это сформулировал кайзер в сопроводительном письме, «часовых на страже Желтого моря, несущих слово Господне и свет Востоку». Он приписал: «Я набросал это на рождественскую неделю, при свете елочных свечей» — так он, видимо, хотел оправдаться за несовершенство рисунка. Позднее, в двадцатые годы XX века, Вильгельм рассматривал Россию как часть Азии и предрекал ее объединение с Китаем с целью завоевания Европы.

6 марта 1898 года Вильгельм приобрел себе кусок той самой земли, с которой, как он утверждал, исходила «желтая опасность»: Германия взяла в аренду на 99 лет полуостров Киао-Чао, или Циндао. Договор в точности соответствовал тому, который ранее заключили англичане в отношении Гонконга. Он оформил уже свершившийся факт: немецкие войска высадились на территории будущей колонии и оккупировали ее еще 14 ноября прошлого, 1897 года. К этому предприятию Гогенлоэ не имел никакого отношения.