Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Золото, серебро и железо были чрезвычайно редки в Германии. Ее варварские обитатели не имели, ни умения, ни терпения для разработки тех богатых серебряных руд, которые впоследствии так щедро вознаградили усилия государей Саксонии и Брауншвейга. Швеция, снабжающая в наше время Европу железом, также ничего не знала о скрывавшихся в ее недрах богатствах, а внешний вид употреблявшегося германцами оружия служит ясным доказательством того, как мало было у них железа, так как они почти вовсе не находили ему того употребления, которое должно казаться воинственному народу самым благородным. Войны и мирные договоры познакомили с некоторыми римскими монетами (преимущественно с серебряными) те народы, которые жили неподалеку от берегов Рейна и Дуная; но более отдаленные племена были вовсе незнакомы с употреблением денег, вели свою необширную торговлю путем обмена продуктов и давали своим глиняным сосудам одинаковую цену с серебряными вазами, которые раздавались римлянами в подарок их князьям и посланникам. Для ума, способного вникать в самую сущность предмета, эти руководящие факты более поучительны, нежели скучные рассказы о разных второстепенных подробностях. Ценность денег была установлена по общему согласию для того, чтобы мы могли выражать наши нужды и могли знать цену того, что имеем, точно так как письмена были выдуманы для того, чтобы мы могли выражать наши мысли; оба эти изображения усиливают деятельность и энергию человеческих способностей и страстей и тем способствуют умножению предметов, для которых они должны служить выражением. Польза золота и серебра в значительной мере искусственная, но мы были бы не в состоянии перечислить все важные и разнообразные услуги, оказанные земледелию и всем искусствам железом, после того как люди научились размягчать его при помощи огня и придавать ему такую форму, какую пожелают. Одним словом, деньги служат самым всеобщим возбуждением к деятельности, а железо самым могущественным для нее орудием, и было бы чрезвычайно трудно понять, каким путем народ, лишенный этих двух вспомогательных средств, мог бы выйти из самого грубого варварства.

Беспечная праздность и беззаботность составляют главные отличительные черты характера всех диких народов во всех странах земного шара. В цивилизованном государстве все человеческие способности развиваются и находят для себя применение, а громадная цепь взаимной зависимости связывает между собою членов общества. Самая многочисленная его часть постоянно занята полезными трудами, а немногие избранные, не знакомые благодаря своему богатству ни с какими материальными нуждами, проводят свое время в стараниях достигнуть власти или славы, в улучшении своих имений или в обогащении своего ума, в исполнении своих обязанностей, в удовольствиях и даже в безрассудствах общественной жизни. У германцев не было такого разнообразия ресурсов. Заботы о доме и семействе, возделывание земли и уход за скотом возлагались на стариков и на увечных, на женщин и на рабов. Склонный к лени воин, не знакомый ни с каким искусством, на которое он мог бы употреблять часы своего досуга, проводил дни и ночи в удовлетворении животных наклонностей к сну и пище. А между тем вследствие какого-то странного разнообразия их натуры (подмеченного одним писателем, который проник в самые тайные ее уголки) те же самые варвары бывают попеременно то чрезвычайно ленивы, то в высшей степени неусидчивы. Они находят наслаждение в праздности, но ненавидят спокойствие. Их томившаяся от бездействия душа тяготилась своим собственным бременем и тревожно искала каких-нибудь новых и сильных ощущений, а только война и сопряженные с нею опасности могли служить приятным развлечением для таких необузданных натур. Звуки, призывавшие германца к оружию, были приятны для его слуха; они пробуждали его от неприятного усыпления, указывали ему цель для деятельности и заставляли его более ясно сознавать свое существование, доставляя ему случай предаваться усиленным телесным упражнениям и сильным душевным эмоциям. Во время скучных промежутков мирного времени эти варвары с увлечением предавались игре и самому невоздержному пьянству; одно из этих занятий возбуждало их страсти, другое заглушало в них голос рассудка, а оба они избавляли их от необходимости думать. Они хвастались тем, что проводили целые дни и ночи за столом, и нередко кровь друзей и родственников пятнала их многочисленные и пьяные сборища. Они уплачивали с самой романической аккуратностью долги чести (такое понятие о долгах по игре перешло к нам от них). Несчастный игрок в кости, который прозакладывал свою личность и свою свободу, терпеливо подчинялся приговору фортуны; его более слабый, но более счастливый антагонист мог, без всякого сопротивления с его стороны, связать его, подвергнуть мучительным наказаниям и продать в отдаленные страны в рабство.

Крепкое пиво - напиток, который извлекался без особого искусства из пшеницы или из ячменя и (по энергичному выражению Тацита) портился в нечто похожее на вино, - оказывалось вполне удовлетворительным для грубых вкусов германских гуляк. Но те из них, которые имели случай познакомиться с прекрасными винами Италии, а впоследствии и Галлии, вздыхали об этом более приятном роде опьянения. Однако они не пытались разводить виноградники на берегах Рейна и Дуная (что было впоследствии сделано с таким успехом) и не старались добывать путем какой-либо промышленной деятельности материалы для выгодной торговли. Добывать трудом то, что можно добыть силою оружия, казалось унизительным для германца. Чрезмерная склонность к крепким напиткам нередко побуждала варваров делать набеги на те провинции, в которых благодаря искусству или природе эти дары были в изобилии. Тосканцы, передавшие свое отечество в руки народов кельтского происхождения, привлекли их в Италию продуктами более счастливого климата, прекрасными фруктами и прелестными винами; точно так и во время междоусобных войн шестнадцатого столетия германские вспомогательные войска охотно шли во Францию, полагаясь на обещание, что в Шампани и Бургундии у них будет вина вдоволь. Пьянство, которое в наше время принадлежит к числу самых низких, но не самых опасных пороков, могло у менее цивилизованных народов сделаться причиной битвы, войны и даже революции.

Климат древней Германии сделался более мягким, а ее почва более плодородной благодаря труду десяти столетий, протекших со времен Карла Великого. Та же самая территория, на которой теперь живет в довольстве и избытке миллион земледельцев и ремесленников, не могла доставлять самых необходимых средств существования для сотни тысяч праздных воинов. Германцы пользовались своими обширными лесами только для удовольствий охоты; самую значительную часть своих земель они оставляли под пастбищами; лишь небольшую ее часть обрабатывали самым первобытным и самым небрежным образом и потом жаловались на бедность и неплодородие страны, не способной пропитать своих жителей. Когда голод ясно доказывал им необходимость искусств, они облегчали общую нужду тем, что высылали из страны третью, а может быть, и четвертую часть своей молодежи. Обладание и пользование собственностью привязывает цивилизованный народ к возделанной почве его родины. Но германцы, которые всюду влачили за собой все, что имело в их глазах цену, - оружие, домашний скот и жен, охотно расставались с безмолвием своих обширных лесов, когда их манила надежда грабежа и завоевания. Громадные массы людей, выходившие из этого громадного запасного магазина народов, были преувеличены страхом побежденных и легковерием следующих столетий. А из этих преувеличений мало-помалу сложилось мнение, которое разделяли некоторые из лучших писателей, что во времена Цезаря и Тацита население Севера было более многочисленным, нежели в наше время. Более серьезные исследования причин умножения населения наконец, как кажется, убедили новейших мыслителей в ошибочности и даже в невозможности такой гипотезы. Таким писателям, как Мариана и Макиавелли, мы можем противопоставить не менее почтенные имена Робертсона и Юма.