Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Между тем осада Милана продолжалась, и Авреол скоро убедился, что все его хитрости привели только к тому, что ему придется иметь дело с более энергичным противником. Он попытался предложить Клавдию свой союз и раздел империи. "Скажите ему, - возразил неустрашимый император,

-что подобные предложения можно было делать Галлиену, может быть, он выслушал бы их с терпением и взял бы себе сотоварища, столь же достойного презрения, как и он сам". После этого сурового отказа и еще одной безуспешной попытки пробиться сквозь ряды осаждающих Авреол был вынужден отдать и город, и самого себя на произвол победителя. Армия признала его достойным смертной казни, и Клавдий, после слабого сопротивления, согласился привести это решение в исполнение. Сенаторы высказали не менее горячее рвение услужить своему новому государю. Они утвердили избрание Клавдия с восторгом, который, быть может, не был притворен, а так как его предшественник выказывал личную вражду к их сословию, то они, под личиной справедливости, постарались отомстить за это его друзьям и родственникам. Сенату была предоставлена неблагодарная роль судебного учреждения, произносящего смертные приговоры, а император удержал за собою приятную и достойную роль примирителя, благодаря посредничеству которого была объявлена всеобщая амнистия.

Этот образ действий, пожалуй, можно было бы приписать желанию блеснуть своим великодушием; поэтому он не дает нам такого верного понятия о характере Клавдия, как одно, по-видимому, ничтожное обстоятельство, в котором этот государь, как кажется, руководствовался одними внушениями своего сердца. Вследствие часто возобновлявшихся восстаний в провинциях там почти не было ни одного человека, который не оказывался бы виновным в государственной измене, и не было почти ни одного имения, которое не подлежало бы конфискации; а Галлиен нередко выказывал свою щедрость тем, что раздавал своим офицерам собственность своих подданных. Когда Клавдий вступил на престол, одна престарелая женщина бросилась к его ногам с жалобой на то, что все ее имущество было безвозмездно отдано одному военачальнику, служившему при покойном императоре. Этот военачальник был сам Клавдий, который также не избежал господствовавшей в его время заразы. Император сконфузился от этого упрека, но оправдал доверие, с которым старуха обратилась к его справедливости. Он осознал свою вину и приказал немедленно возвратить просительнице все, что было у нее отнято.

Задавшись трудной задачей - восстановить империю в ее прежнем величии, Клавдий должен был прежде всего внушить своим войскам любовь к порядку и готовность к повиновению. Он стал объяснять им, с авторитетом старого заслуженного командира, что ослабление дисциплины было причиной бесчисленных беспорядков, пагубные последствия которых солдаты наконец испытали сами на себе; что народ, разоренный угнетением и впавший в леность от отчаяния, наконец не будет в состоянии доставлять многочисленной армии не только средств для роскоши, но даже средств для существования; что опасения каждого гражданина за свою жизнь усилились вместе с деспотизмом военного сословия, так как государи, трепещущие за свой трон, всегда готовы ради своей безопасности жертвовать жизнью всякого внушающего подозрение подданного. Затем император указал на пагубные последствия своеволия, за которое солдаты расплачиваются своей собственной кровью, так как за их противозаконными избраниями новых императоров нередко следовали междоусобные войны, во время которых гиб цвет легионов или на поле сражения, или от злоупотребления победой. Он описал самыми яркими красками истощение государственной казны, разорение провинций, унижение римского имени и оскорбительное торжество хищных варваров. Против этих-то варваров, сказал он, и следует направить первые усилия армии, а западные и восточные провинции пусть остаются на время во власти Тетрика и Зенобии. Эти узурпаторы были его личными врагами, но он не мог думать о мщении за личные обиды, пока не будет спасена империя, потому что, если бы угрожающее ей разрушение не было предупреждено вовремя, оно погубило бы и армию и народ.

Различные германские и сарматские народы, сражавшиеся под знаменем готов, уже собрали такие морские силы, какие никогда еще не выходили из Эвксинского моря. На берегах Днестра, одной из больших рек, впадающих в это море, они соорудили флот из двух тысяч или даже из шести тысяч парусных судов; впрочем, как бы ни казалась эта цифра неправдоподобной, такой флот все-таки был бы недостаточен для перевозки их армии, будто бы состоявшей из трехсот двадцати тысяч варваров. Во всяком случае, какова бы ни была действительная сила готской армии, успех этой экспедиции не соответствовал громадности приготовлений. При проходе через Босфор быстрота течения оказалась непреодолимым препятствием для неопытных кормчих, а когда суда столпились в узком проходе, они стали сталкиваться одни с другими или разбиваться о берега. Варвары сделали несколько высадок и на европейском и на азиатском берегу; но незащищенная местность оказалась совершенно опустошенной, а при своих попытках овладеть укрепленными городами они были отражены с позором и с большими потерями. Во флоте обнаружились раздоры и упадок духа, и некоторые из варварских вождей отплыли к островам Крит и Кипр; но главные силы, неизменно придерживаясь своей первоначальной цели, бросили якорь у подножия Афонской горы и напали на богатую столицу всех македонских провинций город Фессалоники. Варвары повели атаку со свойственной им бешеной и направленной без знания военного дела храбростью, но должны были приостановить ее вследствие быстрого приближения Клавдия, который спешил во главе всех свободных сил империи на театр военных действий, достойный личного присутствия такого воинственного государя. В нетерпеливом желании решительной битвы, готы сняли свой лагерь, бросили осаду Фессалоник, оставили свой флот у подножия Афонской горн, перешли через гористую часть Македонии и устремились далее в надежде на успех, который открыл бы им свободный вход в Италию.

До нас дошло в подлиннике письмо, которое Клавдий написал по этому случаю римскому сенату и народу: "Господа сенаторы, знайте, что триста двадцать тысяч готов вторглись на римскую территорию. Если я одолею их, ваша признательность будет наградой за мои заслуга. Если же я погибну, не забывайте, что я преемник Галлиена. Республика утомлена и истощена. Мы должны сражаться вслед за Валерианом, Ингенуем, Регалианом, Лелианом, Постумом, Цельсом и тысячью других, вызванных к восстанию справедливым презрением к Галлиену. Мы чувствуем недостаток и в стрелах, и в копьях, и в щитах. Самые воинственные провинции империи, Галлия и Испания, находятся в руках узурпатора Тетрика, и мы должны со стыдом признаться, что восточные стрелки из лука служат под знаменем Зенобии. Поэтому, каков бы ни был наш успех, он во всяком случае будет достаточно велик". Из грустного и вместе с тем энергичного тона этого письма виден герой, который не заботится о своей собственной участи и, сознавая серьезность опасности, возлагает все надежды на свой собственный гений.