Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры

– Но как же заветы церкви и принципы, по которым мы должны действовать?

– Эбнер, – убедительно продолжала Иеруша, – я знаю, что этот человек может отступиться ещё раз, и из-за него могут произойти весьма неприятные события. Но в четверг вечером, когда он спустился с грот-мачты, он был так близок к Богу! Ведь он спас и мою, и твою жизни. И сама мысль о Боге не будет иметь для меня никакого значения, если я перестану верить в то, что в подобные моменты Господь встречает с любовью даже такую заблудшую душу, как этот старый китобой.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Эбнер, неужели ты полагаешь, что Бог – это человек, который прячется от нас где-то среди облаков?

– Я знаю, что Господь слышит каждое слово, произнесенное тобой, и сейчас он, наверное, изумлен не меньше моего.

Но, прежде чем Эбнер смог продолжить свою тираду, Иеруша наклонилась к супругу и, касаясь его щек своими пушистыми каштановыми локонами, нежно поцеловала его, после чего супруги Хейл удобно расположились на своей койке.

Было уже далеко за полночь, когда Эбнер Хейл, не находя себе покоя, выбрался из койки и поднялся на палубу. Мрачную серую антарктическую ночь освещали несколько ярких звезд. Эбнер был обеспокоен тем, что Иеруша отдала свою Библию старому матросу, не посчитавшись с волей мужа. Но больше его тревожил собственный все более возрастающий аппетит к роскошному телу супруги. Трижды за время путешествия их споры заканчивались тем, что Иеруша, задорно смеясь, обнимала мужа и привлекала к себе на ложе. Она задергивала занавески, отделявшие постели друг от друга, и на следующие головокружительные полчаса Эбнеру не было дела ни до Бога, ни до его проблем. Все, что он к этому времени узнал, так это то, что Иеруша Бромли Хейл может быть не менее волнительной, чем буря, и не менее спокойной и умиротворенной, чем штиль.

Священник был убежден в том, что, потакая подобной слабости, он сам открывается для зла. Эбнер несколько раз обращал внимание, как чета Уипплов, часами занимавшаяся друг другом, лежа на своей койке, вдруг затихала. И тогда до Эбнера до носились странные и порой совершенно непонятные вскрики, исторгаемые Амандой. Молодому миссионеру казалось, что именно это занятие церковь интерпретирует как "освященные Богом узы брака". Он несколько раз намеревался поговорить на эту тему с Иерушей; но им овладевало целомудренное смущение, поскольку он сам жаждал любовных утех, и это вносило в его душу смятение. Ему казалось, что такое таинственное и мощное проявление чувств непременно несет в себе зло. Не зря в Библии не раз упоминались женщины, неуемная страсть которых приводила порой к самым ужасным последствиям. Порой неискушенный в делах мирских священник ловил себя на мысли, что ему следует держаться подальше от Иеруши, настолько она казалась ему очаровательной и соблазнительной.

Однако, придя к такому выводу, он тут же ловил себя на мысли о том, что жизнь священника вне священных уз брака – ничто иное, как самая дикая форма католицизма. А ведь именно больше всего он страшился вступить на этот путь. "Все великие люди, описанные в Ветхом Завете, имели жен, – рассуждал Эбнер. – И ведь только когда прочитаешь почти всю Библию, дойдешь до слов, сказанных Павлом: "Безбрачным же говорю: хорошо им оставаться, как я; но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться". И что же означает этот стих, то и дело спрашивал себя в эту ночь Эбнер.

Он ходил по палубе взад-вперед несколько часов, и ночной вахтенный даже пошутил по этому поводу, что, мол, опять начался "миссионерский вальс". Обладая более прагматическим складом ума, тем более посещая Гонолулу, где женщины сами взбирались на борт прибывающих кораблей уже голые и готовые к утехам, моряки давно решили для себя проблему взаимоотношения полов. Поэтому им не понять было терзаний молодого священника.

– Настолько ли глубоко, как заповедано, я люблю Иерушу? – вопрошал себя Хейл. Но как только он приходил к мысли о том, что ему стоит немного охладеть к ней, перед его глазами вновь вставали прелести супруги, и он отчаянно восклицал: Нет, никогда! Ведь это – католицизм! – И опять возвращался на круги своего смятения. Вот так всю ночь он и боролся со своим сладким искушением.

Воскресное утро выдалось ясным и свежим, и впервые за все время путешествия семья миссионеров смогла собраться в полном составе, чтобы прослушать на палубе воскресную проповедь. С Антарктики дул легкий бодрящий ветерок. Так как эта служба обещала быть особенной, четыре женщины, обитающие вместе в тесной каюте, попросили мужей удалиться, чтобы помочь друг другу привести себя в порядок.

В честь торжественного молебна Иеруша решила, наконец, сменить свое красное фланелевое нижнее белье, которое не снимала несколько недель, на свежее. Поверх белья она надела кружевной корсет, натянутый на ребра из полированной березы двухдюймовой толщины. К нижнему краю корсета прикреплялись черные, домашней вязки чулки. За корсетом и чулками последовали кружевная рубашка и панталоны, накрахмаленные давным-давно, ещё в Уолполе. Затем Иеруша одну за другой натянула три нижние юбки: шерстяную, полотняную и батистовую, застегнув их на талии. Поверх них надевался каркас в виде обруча, чтобы придать складкам платья надлежащий вид. Само платье было выполнено из тонкого черного сукна с шелковой отделкой пурпурного цвета.

После этого женщина накинула на плечи платок и завязала под бледным подбородком тесемки модного чепца, перекинула через руку плетеную сумочку, заткнула платочек за манжет рукава. Её руки защищали от холода шелковые и шерстяные перчатки. Аманда помогла накинуть Иеруше плащ, и, таким образом, та была готова к выходу. Потом настала её очередь помочь подругам с верхней одеждой, после чего четыре миссионерских жены поднялись по трапу на палубу.

Наступили золотые деньки: "Фетида", плавно покачиваясь на волнах и распустив все паруса, продвигалась под солнцем. Рядом резвились дельфины, охотившиеся на летучих рыб, переливающихся всеми цветами радуги. Теперь маленький бриг двигался по прямой линии длиной в семь тысяч миль от Мыса Горн к Гавайям. Постепенно отвратительный холод южных вод сменился ласковым теплом умеренных широт. Звезды, сиявшие над Огненной Землей, исчезали, уступая место знакомым созвездиям Новой Англии. Теперь семья миссионеров представляла собой единую сплоченную группу единомышленников. Некоторые, уже позабывшие тяготы пути, когда один лишь Эбнер заботился о здоровье всех остальных, воспротивились его признанному лидерству. Одна из женщин, особенно острая на язык, даже обмолвилась: "Можно подумать, что он помазанник Божий!" Однако её супруг быстро успокоил свою подругу, заявив, что даже в семье кто-то должен главенствовать.