Н Кальма - Заколдованная рубашка

Над улицами реют самые пронзительные кислые, пряные, острые запахи. Террасы нагромождаются друг на друга, всюду лестницы, балкончики, фонтаны, подъемы и спуски, в луче солнца вдруг проблеснет, как драгоценность, мраморный фриз, или статуя, или густо-зеленая пальма. Улицы то и дело круто поворачивают. Веттурино, который, кажется, знает здесь каждого, шутливо тыкает своим кнутовищем то в одного, то в другого прохожего, обменивается приветствиями и покрикивает на зазевавшихся.

Но вот они выехали из лабиринта запутанных уличек на набережную Тибра. Здесь просторнее и пустыннее. Река медленно катит свои желтые воды. На противоположном берегу растет густой кустарник, и скалистые склоны подчеркивают извилистой, резкой линией голубые холмы на горизонте, развалины каких-то портиков, розоватую волнистую долину. Мимо экипажа мелькают монастыри с глухими окнами, пустынные, как будто нежилые, дворцы, голые стены семинарий.

Александра Николаевна и ее тезка с той минуты, как выехали из дому, не обменялись и десятью словами. Есипов видел чистый, суровый профиль своей соседки и не смел заговаривать: понимал, что «Ангел-Воитель» взволнована и совершенно поглощена предстоящим. Потихоньку он дотрагивался до внутреннего кармана сюртука, где ощутимой тяжестью лежит заряженный пистолет. Дай-то бог, чтоб не пришлось пустить его в дело!

Вдруг он почувствовал, как Александра Николаевна вздрогнула. Ага, вот она, стена, — высоченная, из дикого, словно выжженного солнцем камня!

— Остановитесь у ворот, — сказала «Ангел-Воитель» веттурино.

Тот повернулся на козлах, уставился на нее удивленным взглядом.

— Вы сюда, синьора? Зачем вам в это проклятое богом место?

— Нужно, — коротко отвечала «Ангел-Воитель».

— Ага, понимаю: синьора — благотворительница, — кивнул с удовлетворенным видом веттурино. — Да поможет вам святая Мадонна за то, что вы не забываете несчастных, которые здесь погребены!

Александр дернул веревку, висящую у железных ворот. Где-то далеко внутри раздался звон колокола. В воротах приоткрылся глазок. Александра Николаевна проворно сунула карточку с заранее заготовленной запиской:

— Синьору команданте.

Прошло несколько минут. Солнце пекло не по-весеннему, но и Александру и «Ангелу-Воителю» было холодно. Вот загремел тяжелый засов, чуть приотворилась одна створка.

— Войдите, — сказал невидимый страж.

Один двор, потом другой, потом третий. Камень под ногами, камень кругом, каменные своды над самой головой. Ни травки, ни кустика. Древняя башня-крепость, темные сырые казематы, бесконечные переходы и лестницы, слепые, давно не мытые окна, забранные решетками. Тлен, затхлость, мокрицы, разбегающиеся из-под ног.

Но вот и кабинет коменданта — такая же темная, низкая и сырая комната, почти ничем не отличающаяся от каземата. Комендант, невзрачный, болезненного вида, прощается с каким-то посетителем.

— Так помните: на вас надеются, — говорит посетитель и направляется к двери.

На секунду свет падает на его лицо, и Александр видит широкие, сросшиеся над хищным носом брови. Где он видел это лицо? Но посетитель уже исчез, а комендант обращается к ним:

— Чем могу служить, синьоры?

Вместо ответа Александра Николаевна падает к его ногам. Небесно-голубая юбка волочится по пыльному полу, голос Александры Николаевны прерывается от волнения.

— От вас, только от вас зависит… Вас молят о последней, быть может, милости… Мы с братом никого здесь не знаем… Мы чужие в вашей стране… Судьбе было угодно, чтобы я полюбила итальянца… Я не знаю, что он сделал, за что его осудили… И вот такое несчастье… Дайте мне возможность в последний раз взглянуть на любимого, обнять…

Она бьется в рыданиях. Как все итальянцы, комендант тюрьмы склонен к романтическим историям, а в тюрьме Сан-Микеле давно не случалось ничего интересного. И вдруг нынче красавица иностранка, в шелках и бархате, лежит перед ним на полу и молит дать свидание с женихом. Смотри пожалуйста, как повезло этому безбожнику и смутьяну Пелуццо! Подцепить такую красотку!

— Это против наших правил, синьора, — говорит брюзгливо комендант. К тому же ваш жених — опасный государственный преступник. Сам я ничего не могу вам разрешить. Вам надо обратиться в Ватикан, к асессору монсеньеру Орлани. Он ведает всеми заключенными по делам, связанным с Ватиканом.

Александра Николаевна всплеснула руками, громко зарыдала:

— Тогда я погибла! Я не могу ждать, я должна завтра же ехать на родину к нашей умирающей матери! Значит, я никогда больше не увижу моего жениха! Брат, милый брат, проси и ты! — Она подтолкнула Александра к коменданту.

— Будьте милостивы к нам, синьор, — пробормотал Александр, не подымая глаз.

— Не могу. И не просите, — отмахнулся комендант. — Наши правила не разрешают этого. Такой важный государственный преступник… Нет, нет, и не просите!

Александра Николаевна почувствовала, что ускользает последняя надежда. Она поймала руку коменданта, грубую, шершавую, поднесла ее к губам.

— Синьор, вы всесильны, я знаю, вы все можете. Недаром в Риме все говорят, что вы один из самых влиятельных людей, что сам святой отец пользуется вашими бесценными советами. Я умоляю вас, не отсылайте меня в Ватикан, решите мою судьбу сами. Все в ваших руках, синьор!..

Золотая голова поникла, ожидая своей участи. Комендант был невыразимо польщен и взволнован: так, значит, в Риме говорят, что он — сила, что даже папа его слушает. Конечно, это правда, раз эта красавица у его ног, целует ему руку…

Он напустил на себя самый суровый вид.

— Ну хорошо, в виде особого исключения я допущу это свидание. Но ни в коем случае не дольше пяти минут.

Радостный вскрик. Красавица обнимает костлявые колени.

— Благодарю вас! Тысячу раз благодарю вас, синьор команданте, вы навеки мой благодетель!

Она бросает быстрый, торжествующий взгляд Александру. Однако тот еще крепче сжимает в кармане сюртука рукоятку пистолета: кто знает, как все обернется, ведь самое трудное еще впереди!..

Их вводят в темное сводчатое помещение: точь-в-точь средневековая комната пыток. Да, верно, и в самом деле в средние века здесь пытали заключенных. Александра Николаевна испуганно косится на подозрительные пятна по стенам, — может быть, кровь?

— А что, если он слишком удивится и отступится? — шепчет она Александру.

Но уже слышен тяжелый, грубый топот, и конвойные вводят заключенного. «Ангел-Воитель» едва успевает заметить густую, отросшую в тюрьме бороду, блестящие глаза. Она с воплем бросается узнику на грудь.

— Amoro mio! Cara anima! Любовь моя! Дорогая душа моя! Единственный мой! О, как я счастлива, что наконец вижу тебя! — кричит она, обнимая бородатого человека.