Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

И застыл, ожидая ее ответа.

Она невозмутимо рассматривала его, словно оценивая предложение. Потом приподняла голые плечи, словно в ознобе — ломко выступили тонкие ключицы. И сказала совершенно иным, обеспокоенным голосом:

— Меня зовут Исабель. Кристофоро, на самом деле я пришла за тем, чтобы поговорить с тобой об очень серьезном деле. Очень серьезном. Я знаю, что в моей лавке происходят странные вещи. Меня это сильно беспокоит. Приходят и уходят какие-то люди, что-то приносят и уносят. Что ты знаешь о людях, которые приходят к твоему брату?

— Народу к нам в лавку и вправду захаживает много. Приносят они обычно кошельки с монетами, а уносят — карты, книги. Однако покупают не так много, как хотелось бы. Иначе доходы были бы куда больше.

— Но не все они приходят за картами. У твоего брата есть странные знакомства…

— Есть, не спорю.

— Ты когда-нибудь слышал, о чем он говорит с этими людьми?

Христофор оглянулся и подался к ней заговорщически:

— Слышал. И не раз.

— О чем же? — Дама тоже слегка придвинулась.

— Ну вот, например, приходит одна девица с голоском странным, как у ребенка. Она частенько остается у него на ночь — уже простите меня, что выдаю родного брата с головой, сеньора Исабель — но не очень-то много эта девица говорит, все больше стонет за стенкой, как будто вот-вот родит, и просит: «Ах, не останавливайся, продолжай!» А уж что на это отвечает ей наш Бартоломео, и тоже довольно громко, так я не решусь вам и повторить. И можно ли после этого уснуть! — добавил с притворной досадой.

Гостья откачнулась и хохотнула:

— Шутник! А мне не до смеха. В городе только и говорят о тайных иудеях, что собираются на свои бесовские собрания, о еретиках из Франции, странствующих под видом купцов, о турецких и кастильских шпионах. В Лиссабоне даже стены имеют глаза и уши.

«И языки, чтобы доносить», — подумал Христофор. Но ничего не сказал, а слушал ее серьезно.

— Мне нравится твоя верность брату. Но ты наверняка и сам уже понял, что в лавке от него — все равно никакого толку. А неприятностей от Инквизиции можно получить очень много. Очень много. Ты меня понимаешь?

Христфоро молчал и тер лоб, словно пытаясь понять.

— Синьора, клянусь честью, если в лавку придет какой-нибудь тайный иудей, или французский еретик, или кастильский шпион, вы узнаете об этом первой.

Она улыбнулась.

— Это все, что мне нужно. Я знала, что мы поладим. Ты будешь сообщать мне, если увидишь что-нибудь подозрительное, все подробности. И об этом должны тотчас же знать альгуасилы. Ты послужишь королю. Возможно, тебя даже наградят. — Она посмотрела на Христофора многозначительно. — И ты ведь понимаешь:.. Если… Бартоломео… здесь не будет… лавка останется в твоей безраздельной собственности. Навсегда. Я завтра же могу выправить все бумаги. Вместе с рекомендательным письмом в Гильдию картографов. Даже сегодня, если желаешь…

Он радостно вскочил.

— И это действительно так?! Наконец-то!

— Завтра мы встретимся у меня в доме в Bairro Alto, и мы… обсудим все подробности нашего с тобой дела… — Она критически огляделась и потянула носом. — …в гораздо менее зловонной обстановке.

— У меня единственная просьба: я никогда не целовал благородную даму. Можно?..

Ей показалось подозрительным сочетание восторженного тона с пристальным взглядом, но, удивившись тому, как легко оказалось сделать этого генуэзца-навигатора доносителем, она подставила ему щеку. И лучше бы этого не делала. Хотя… что бы она ни делала сейчас, значения это все равно не имело.

Навигатор медленно приблизился, осторожно взял ее лицо в ладони, словно зажал между жерновами масличного жома, и долго-долго вытворял своим ртом такое, что…

А ведь до этого Исабель искренне считала, что ни один мужчина ничем удивить ее просто уже не смог бы…

Когда Христофор оторвался от благородного рта ошеломленной и ослабевшей в истоме синьоры, ей даже пришлось дотронуться до своих губ и языка, чтобы убедиться: они на том же месте, где и следует. Одеяло, конечно, упало, и на Христофора сейчас беспомощно смотрели два больших ярко-розовых соска. Грудь действительно была полнее, чем можно было представить по выступающим ключицам.

Он улыбнулся. И ласково потянулся к опасной женщине, и шепнул ей на ухо, в темень завитков:

— Одевайтесь. Одевайтесь и уходите отсюда как можно скорее, донна Исабель. Вместе с братом мы работаем, как галерные гребцы, и делаем все, чтобы держать ее на плаву, эту вашу чертову лавку. Мы, конечно, не праведники, и захаживаем порой к черным девицам в квартале Кожевников, и к себе, сюда, случается, приводим не самых благочестивых из дочерей Евы. Но ни мессы, ни исповеди еще не пропустили, Господь свидетель. Разве что раз или два, когда совсем уж страдали с похмелья. Бог, я уверен, нас за это уже простил. Но никогда ни я, ни мой брат не связывались ни с чем предосудительным. Я не знаю, кто возвел на моего брата всю эту клевету, и подозреваю, может, кому-то просто не по душе, что так много генуэзцев так успешно ведут в Лиссабоне дела. А оклеветать иностранца перед альгуасилами или Инквизицией — проще простого. Сейчас уходите, а завтра вы найдете свою лавку на замке, со всем товаром. Даю вам слово.

Он уже решил: как только вернется из Синтры Бартоломео, они с первым парусом будут на пути домой, в Савону: чем бы ни занимался брат, опасны даже такие вот подозрения.

— А вы, — добавил он ей еще ласковее, — ищите других дураков, и пропадите пропадом со своей паршивой лавкой и своими лиссабонскими завистниками, клеветниками и доносителями.

Женщина слушала, успокаивая дыхание. И снова спросила, прикрыв одеялом грудь, уже совсем невозмутимо:

— И ты можешь поклясться на Библии, что ничего странного или предосудительного в доме твоего брата не происходит? Зачем к нему приходил кастильский священник?

— Кастильский священник… — Христофор сделал особый упор на слове «священник». — Настоятель францисканского монастыря приходил к нему за портоланом устья реки Тагус по просьбе некого капитана из Палоса. У нас, чтоб вам было известно, продаются самые лучшие портоланы устья Тагуса, я позаботился об этом. Святой отец купил и этот, и еще несколько других портоланов, о чем я и сделал запись в книге доходов. Можете спуститься в лавку и посмотреть.

— О чем вы говорили?

— О географах, помнится, да и покупателей в магазине было полно!

— Братоломео и священник разговаривали наедине?

— Ни минуты. Готов поклясться хоть самому Понтифику.

Христофор встал, схватил с некрашеного стула в охапку и свалил на постель ее тяжелое платье и ворох какой-то тончайшей белой чепухи:

— Уходите.

После этого, не говоря ни слова, вышел и захлопнул за собой дверь. Совершенно голая дона Исабель проворно подскочила к двери и распахнула ее. Ее голос покатился за ним по лестнице вниз, словно уроненная монета.