Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

Рим тогда надолго застыл в оцепенении и уже привычном, глубоко укоренившемся ужасе перед этим человеком. Не верили. Гадали, что за изуверскую хитрость задумал он на этот раз. Но Суллу действительно больше не видели в Риме. Поначалу ожидали чего-то ужасного: может, диктатор покинул Рим, потому что город обречен? На Форуме передавали тревожные слухи о рождении в Самнии младенцев с телами змей, о грядущей грозе, что уничтожит храм Беллоны, о предсказаниях разлива Тибра, что смоет город, et cetera, et cetera, et cetera. Но, удивительное дело, Рим и без диктатора продолжал жить, как жил. А может быть, всё — благодаря последним нововведениям Суллы?

Люди немного успокоились. Пронеслась молва, что Сулла удалился в свое огромное прибрежное поместье в Кампанье, где, как говорили, умирает от какой-то жуткой, вшивой болезни. Многие охотно рассказывали во всех подробностях, что тело диктатора само порождает полчища вшей, которые пожирают его понемногу каждый день — кусок за куском. Сверхъестественный ужас перед Суллой и его страшной болезнью — не иначе, карой богов — был так силен. что его поместья избегали как зачумленного.

В Греции Цезарь получил письмо матери, из которого узнал, что Суллы в Риме больше нет.

Теперь он очень торопился. Из Брундизия, никому ничего не сказав, бросился в Кампанью, в Путеоли. К Сулле. Готовый к любому отвратительному зрелищу, он несся на встречу с человеком, который когда-то вынес ему смертный приговор. Цезарь не мог дать бывшему диктатору умереть, пока не выскажет ему все и не выяснит у него очень важный для себя вопрос: почему тем утром, на вершине своего могущества, тот совершил необъяснимый, глупейший поступок — добровольно сложил с себя власть диктатора Рима? Если, конечно, Сулла еще жив…

О, Сулла был жив. Обтянутый белой туникой, бесформенный, как огромный слизень, он лежал у моря, на подушках террасы, в тени усыпанной гроздьями лозы, что вилась по мертвой сухой оливе. Рабы подливали им вина, прибой умиротворенно лизал мрамор набережной, стрекотали дельфины.

Цезарь сразу понял, что все в Риме врали: грозный диктатор вовсе не гнил заживо. Сулла стал безобразно толст. Растянувшиеся багровые пятна на его обрюзгшем, со множеством нависающих подбородков лице уродовали его невыразимо. Он утратил и зловещую, гипнотизирующую силу взгляда своих ярко-голубых глаз. Теперь это были глаза счастливого сатира.

Цезарь сел на обеденную кушетку прямо, словно на скамью Сената. Он и сейчас был зачарован странным, отталкивающим, нечеловеческим видом Суллы.

— Я знал, — сказал с радостной одышкой толстяк. — Я знал, что ты придешь ко мне. Именно ты — придешь обязательно! Я этого ждал.

К Сулле подбежали мальчик и девочка, совершенно одинаковые — рыжие, с одинаково хитрющими глазами.

— А вот и мои последыши! Фаустус [64] Faustus — «удача» (лат.). и Фаустина. В честь удачи, которая мне не изменяла никогда! [65] Сулле действительно сопутствовало невероятное везение. Сначала обнищавшему аристократу неожиданно оставила состояние одна из богатейших римских куртизанок, потом помогла знаменитая молния, ударившая в храм Юпитера. И даже во время его похорон, как пишут очевидцы, затяжной проливной ливень в Риме кончился как раз на то время, пока зажгли его погребальный костер.

Он обнял и прижал их к себе:

— Ну, признавайтесь, ругается мать? — заговорщицки спросил он детей. — Ну, признавайтесь!

— Ругается, — ответил мальчик, и оба лукаво потупились.

— Что говорит? — развеселился Сулла.

— Сказала старой Ниобии, чтобы та заперла винный подвал, а то, говорит, скоро допьется господин до того, что дельфина увидит в имплювии, — очень смешно подражая чужому голосу, ответила девочка.

— Так и говорит? — захохотал бывший диктатор и хлопнул себя по ляжке. Гигантский живот колыхнулся отдельно от тела. — Ну, а вы?

— А мы тебе еще вина принесли! — Девочка достала из-за спины небольшой мех. — Мы хотим дельфина в имплювии, отец!

— Очень хотим. Пожалуйста… — умоляюще подтвердил мальчик.

Их нисколько не смутил хохот отца и невольная мина Цезаря.

— Будет вам дельфин! А пока — кто скорее?

Он взял со стола яблоко и протянул Цезарю:

— Забрось им в воду, да подальше, мне уже не под силу…

Цезарь поднялся и далеко забросил яблоко в ярко-голубую воду — внизу, под кривыми пиниями. Дети, прямо в одежде, с визгом попрыгали с мраморного парапета в море и шумно забултыхались. Совсем иначе представлял себе Цезарь эту свою встречу с бывшим диктатором.

— Сорванцы, научились плавать раньше, чем ходить! — с нежной гордостью глядя на их возню, сказал Сулла. И жестом радушного хозяина повел рукой над столом: — Ну что же ты, Юлий, путь был неблизкий… Ешь. Устрицы, это лучшие. И сыр попробуй. Местных коз кормят перезревшим виноградом, и они дают сладкое, терпкое молоко. А вино — что скажешь? Сицилийское, люблю его! — Он сделал большой глоток из дорогой стеклянной чаши.

Продолжая сидеть по-прежнему прямо и не притрагиваясь к еде, Гай Юлий сказал твердо:

— Подавись своим вином и сыром. Тебя ненавидят и проклинают в Риме вдовы и осиротевшие дети тех, у кого ты отнял все и убил по проскрипциям руками низкой толпы. Тебя проклинают умершие на чужбине, так и не увидевшие перед смертью родины и близких. После того как ты вступил в город, Тибр тек вздувшимися трупами и кровью долгие месяцы. И римской кровью!

Сулла молчал и слушал. Дети со смехом плескались в воде, умиротворяюще звенели цикады. Все это звучало таким контрастом тому, что говорил сейчас этот бледный молодой человек обрюзгшему старику, возлежавшему на обеденной кушетке под свисавшей с мертвой оливы лозой.

— Зачем нужна была такая жестокость? Во всем должна быть мера. Все, что без меры, — уродливо. Если бы тебя поразила болезнь, пожирающая твое тело, как верят в Риме, это был бы закономерный конец твоей жизни, воздаяние по твоим делам. Ты сказал когда-то, что ответишь любому за свои деяния. Я пришел спросить с тебя, диктатор Сулла. Бывший диктатор Сулла.

Бывший диктатор посмотрел на него, как показалось Цезарю, с облегчением и даже радостью.

— Я всегда знал, где ты от меня скрывался, Гай Юлий, — сказал Сулла серьезно. — Я знал все, что ты делал и как жил. Мне так подробно докладывали о твоих делах, что я даже привык к тебе и беспокоился, если долго не было донесений. Сначала я хотел приказать, чтобы тебя прикончили, но потом передумал. А потом мне стало интересно наблюдать за тобой: уверен, у тебя — большое будущее. Мне говорили, что у тебя мечта — стать оратором, и ты даже учился на Родосе. Пустое. Твоя обличительная речь, с которой ты только что начал, — патетическое говно. Ты не выиграешь в своей жизни ни одного процесса. Но очень хорошо, что ты пришел. Я знал, что ты придешь!