Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

От ее отчаянного взгляда у него сжалось сердце. Глупая девчонка! А может, просто неимоверно талантливо разыгрывает перед ним беспомощность и заманивает его в ловушку? Он не верил здесь никому.

— Ты забыла еще об одном варианте: в Александрию приходит большой римский флот, вся ваша династия низложена, Египет окончательно становится римской провинцией. И тогда из вашей хлебной корзинки мы будем брать когда угодно и сколько угодно.

Он был безжалостен. Ну разве можно было говорить такое несчастному ребенку?

Клеопатра здорово удивила его тогда. Задумчиво, словно пытаясь что-то себе уяснить, она проговаривала:

— Значит, ты хочешь отнять у Египта независимость, превратить его в римскую провинцию…

— Это лучше, чем разбираться тут в ваших дрязгах. Гордиев узел — одним ударом.

— Да, одним ударом… И это значит, что вместо нашей династии в Александрии будет править римский наместник?

— Таковы правила игры, — весело развел руками Цезарь.

— Ты не окончил еще свою войну. У тебя очень много врагов, и все они здесь: далеко от Рима, но недалеко от Египта — в Африке, в Сирии, в Иудее. Кстати, и в Испании… Какого бы своего римлянина ты не посадил здесь наместником, он может поддаться искушению вступить в союз с египтянами и твоими врагами. Тогда вместо хлебной корзинки ты получишь еще одну войну. А если…

— …А если ты, Цезарь, оставишь Египту его династию и сделаешь полновластной царицей меня, верную Риму, — смешно скопировал Цезарь печальную интонацию и выговор Клеопатры, — то можешь быть и за Египет, и за отправки зерна совершенно спокоен. Где-то я что-то похожее уже слышал!

— Ты и вправду неплохо разбираешься в политике, римский консул! — усмехнулась Клеопатра.

Совсем неподалеку раздались тяжелые шаги. Он узнал легионерскую поступь.

— Сюда идут! — Она схватила его, и втолкнула в узкую темную нишу между колоннами и стеной, и втиснулась туда же сама.

Он неожиданно покорился и не верил сам себе: подчиниться этой девчонке и неизвестно зачем прятаться с ней от своих же легионеров! Но как раз в этом тоже было острое, давно забытое наслаждение, предчувствие приключения. Их тела были плотно прижаты друг к другу, и это взолнова-ло его. Он не видел ее лица. Факел вырывал из темноты только ее губы, и он смотрел на них завороженно. Она стояла, затаив дыхание. И оба не двигались.

Она пахла корабельной смолой, пряным сладким карро-бом и морским ветром. Всемогущие боги, какое неодолимое охватило его тогда желание к этой испуганной замарашке с обветренными припухлыми губами, этой заговорщице, беглянке, дерзкой девчонке, этой кошке, гуляющей по ночным террасам, этой царице Египта!

Он имел стольких женщин в стольких странах! Из них можно было с легкостью составить добрую когорту, но не многие могли предложить ему по-настоящему интересное приключение. Здесь он его чувствовал всем телом!

Наконец «опасность» миновала, но они продолжали стоять в нише.

— Кажется, ушли — прошептала она, и от этого шепота у него по спине поползли приятные мурашки.

И почему-то тоже шепотом, он ей ответил:

— Не лукавь, царица. Ты удивительно умна для своего пола и потому прекрасно понимаешь: мне нет никакого смысла поддерживать твоего брата. Он — под контролем человека, на чьих руках — кровь римского консула. Потин ненавидит Рим, он внушил эту ненависть Птолемею, и они будут только ждать случая, чтобы вонзить нож нам в спину. К тому же у них сейчас сильная армия и поддержка александрийской знати. А у тебя нет армии. Знать Александрии тоже тебя не поддерживает, разве только дальние провинции. Властью ты будешь обязана только мне. Все, что от тебя требуется, — это… любовь к Риму.

— А Рим меня уже полюбил так, что, кажется, проткнет насквозь… — прошептала она и приблизила свои губы к его губам, но не поцеловала, а остановилась очень близко и замерла. Ему понравилось, что она ждала действия от него. Ее язык был упоительным — маленьким, твердым и по-кошачьи острым.

Судьба этой страны и ее царицы решалась в тесной темной нише между колоннами, а под ними простиралась древняя ночная Александрия.

Из-под террасы опять донесся чей-то тихий свист и слова на незнакомом языке. Клеопатра нехотя вылезла из ниши и, перегнувшись через баллюстраду, что-то ответила гортанным шепотом.

Цезарь буднично отряхивался от пыли.

— Тебе нет смысла возвращаться в подземелья, — заметил он. — Я обещаю тебе поддержку Рима.

— А как с Арсиноей? — спросила она из темноты.

— Это будет зависеть от того, кто из вас полюбит Рим больше, — улыбнулся он и мысленно прикинул, когда его требование подкреплений должно достигнуть Марка Антония, и сумеет ли он до их прихода продержаться в Александрии с двумя неполными легионами против Ахиллы.

— Я вернусь, когда тебе поверю. И еще… загляни-ка Ар-синое под волосы, вот тут, на шее.

Через мгновение царицы-кошки уже не было на террасе. Он разозлился на нее: ослушаться его и подвергнуть себя смертельному риску! Больше всего на свете Цезарь хотел, чтобы она осталась.

Потом легионеры обыскали все крыло дворца, прилегавшее к тронному залу, прошли по одному из найденных подземных ходов почти до самой гавани, но найти ни ее, ни тех, с кем она скрывалась, не смогли. Этот дворец, в котором она выросла и знала каждый закоулок, был запутаннее кносского лабиринта [88] Кносс — дворец на острове Крит со знаменитым лабиринтом, где жил человеко-бык Минотавр. . Искать дальше не было ни времени, ни людей.

Цезарь готовился к войне. Он знал, что дворец кишит шпионами Потина, как змеиная яма. Караулы были усилены. Римляне построили у гавани форт, баррикадировали улицы, собирали катапульты и готовились к уличным боям.

Голос Арсинои он переносил уже с трудом. Какое-то время их держала вместе постель, но он очень быстро привык к совершенству ее форм, а никакой новой «приправы» к уже надоедавшему «блюду» ему явно подать не могли. Однажды, когда Арсиноя спала, он вспомнил о словах Клеопатры и осторожно отвел с ее шеи длинные густые волосы. Лампа у ложа с ее стороны светила ярко. И Цезарь увидел: там, где начиналась линия волос, был маленький, не до конца сформированный… глаз. Веки этого глаза срослись, и на них виднелись даже крошечные ресницы… Наутро он ничего не сказал ей о своем открытии.

Арсиноя продолжала верещать о своих правах на престол, о своей царской крови Александра, о своем высоком предназначении, о божественном происхождении, о верности Риму, о злокозненной Клеопатре et cetera, et cetera. Иногда вечерами Цезарь невзначай оказывался на той террасе, где встретился с царицей-кошкой. Однажды он увидел, что Арсиноя принимала на террасе темнокожего бородатого посетителя в странном одеянии. Он звенел какими-то склянками и извлекал из своих необъятных рукавов какие-то мешочки.