Михаил Петров - Адмирал Ушаков

Ушаков пошел своей дорогой. Кучер поджидал его у ворот гостиного двора.

- Домой, батюшка?

- Домой, домой...

Через четверть часа они уже выезжали из Темникова на алексеевскую дорогу. Ушаков всю дорогу находился под впечатлением встречи с монахиней, назвавшей себя матерью Аграфеной. Теперь он уже нисколько не сомневался, что это была та самая Мария, на которой Арапов собирался жениться, но ее у него отняли. Ах, Арапов, Арапов!.. Вот бы ему написать! Но куда напишешь? Кто знает, где судьба его носит...

Судьба Арапова волновала его. Может быть, потому, что она была чем-то схожа с его судьбой. В пору молодости он тоже не миновал любовных чувствований. Но чувства его оказались обманутыми. Та, что зажгла в нем страсть, отвергла его руку, предпочла ему другого - тоже офицера, но более общительного, не такого скучного, как он. Это настолько убило его, что он несколько дней не показывался в обществе. А потом... потом сердце его навсегда закрылось для женщин. Он более не пытался заводить с ними знакомства, решив прожить жизнь без семьи, в одиночестве, как прожил свою жизнь любимый дядя. В одиночестве прошли молодые и зрелые годы, в одиночестве состарился... Впрочем, он был не совсем одинок. С ним был Федор, любимый слуга и камердинер.

Приехав домой, Ушаков позвал к себе Федора, сообщил ему о сумме, которую подписал в пользу формируемого Первого тамбовского полка, и приказал ему немедля отвезти ту сумму предводителю дворянства, взяв от него расписку.

2

Русские полки спешили из Вильно, оставляя город на милость Наполеона. Горожане смотрели на уходивших кто со злорадством, кто жалеючи.

- Братцы, а они побаиваются Наполеона, - говорили солдаты. - Вишь, ставни закрывают.

- Как же им не бояться? Вдруг французы возьмут да подгребут в сусеках все под метелочку. Войск-то у Наполеона видимо-невидимо, прокормить надо.

- А может, напрасно канитель подняли? Может, Наполеон-то еще у себя прохлаждается?

- Сказано попер, значит, попер.

- А почему тогда пушек не слышно?

- Потерпи маленько, еще услышишь!..

Вильно оставили 26 июня, а 10 июля вся Первая армия под командованием Барклая-де-Толли была уже в Дриссе.

Арапов прибыл сюда вместе со своим новым начальником - генералом Яковом Петровичем Кульневым, сделавшим его своим адъютантом. Правда, документами его служба еще не была "узаконена", но генерал обещал написать о нем рапорт своему прямому начальнику графу Витгенштейну и уладить все "скорым образом".

Кульнев оказался человеком очень хорошим, доступным для подчиненных. Генералу не было еще и пятидесяти. Военное образование получил в кадетском корпусе. Хотя после корпуса ему приходилось все время "гусарить", он отлично знал артиллерийскую науку и полевую фортификацию. Способный был человек. Хорошо разбирался в истории, бегло говорил на немецком и французском языках и, вдобавок ко всему этому, слыл еще мастером на все руки: хоть сшить что, хоть добрый обед сготовить, хоть водочки нагнать все делал самым наилучшим образом. В то же время, как все умные люди, был необычайно прост и терпеть не мог тех, кто любил порисоваться.

В первое время генерал относился к своему новому адъютанту с подтруниванием, называл его то "морским волком", то "пехотным мореходцем", словно желал позлить немного. Но потом все вошло в норму. Узнав, что Арапов, будучи в Средиземном море, участвовал в морском сражении с турками и получил там ранение, восхитился:

- Здорово! А я думал, ты еще не нюхал пороха. - И тут же поинтересовался: - С французами иметь дело не приходилось?

- Когда по пути домой стояли в Лиссабоне, Наполеон хотел заставить нас сражаться на стороне его войск против англичан, но наш адмирал на это не пошел.

- Сенявин?

- Да, Дмитрий Николаевич.

- Сенявина я не знаю. Слышал, что есть такой, а толком не знаю. Из вашего брата я знаю только Ушакова.

- Федора Федоровича? - обрадовался Арапов. - Вы с ним знакомы?

- Видел однажды. Его очень почитал Суворов, а у Суворова я служил еще лет восемнадцать тому назад.

- Когда-то Суворов и Ушаков вместе воевали против французов, напомнил Арапов. - Суворов изгонял их из Северной Италии, а Ушаков после освобождения Ионических островов содействовал их разгрому в Южной.

Кульнев сказал мечтательно:

- Сейчас бы нам таких командующих!

Он подошел к повозке, в которой денщик возил его личное имущество, достал оттуда большой сверток, подкинул на руках играючи и передал Арапову.

- Тут гусарская одежда. Великовата будет для тебя немножко, но ничего, все равно не так в глаза будешь бросаться. Переоденься.

При генерале состоял на поручениях еще один офицер - поручик Свиридов, не расстававшийся с ним со шведской войны. Молодой, с таким же веселым нравом, как и у генерала, он быстро сблизился с новым адъютантом. Свиридов охотно посвящал его в особенности кавалерийской и пехотной службы. А главное, он все знал о своем генерале, мог рассказывать о нем часами.

Однажды на бивуаке Арапов поинтересовался у него, есть ли у генерала семья?

- Никакой семьи, - ответил Свиридов.

- А родители?

- Была мать-старушка, да умерла недавно... - Свиридов вдруг оживился, стал рассказывать: - Если бы знали, как он ее любил!.. Ничего для нее не жалел. Деньги, какие водились, при себе не оставлял, отсылал ей. Как-то матушка его, Яков Петрович был тогда еще в полковничьем звании, попала в крайнюю нужду: понадобились ей пять тысяч рублей, Яков Петрович заметался: надо бы послать ей эти пять тысяч, но где взять?.. А в это время главнокомандующим фельдмаршалом Каменским был уже заготовлен рапорт государю, коим Яков Петрович за отличные действия в сражениях и отменные заслуги представлялся к генерал-майорскому чину.

Прослышал о том рапорте Яков Петрович и прямиком к фельдмаршалу: так и так, говорит, ежели можно, замените представление к генеральскому чину пятью тысячами рублей. Фельдмаршал узнал, для чего ему нужны деньги, и согласился. Получил Яков Петрович эти пять тысяч и сразу матушке послал. Выручил он старушку, сам же в полковниках остался.

В Дриссе, куда со всей армией вступил отряд Кульнева, творилось настоящее столпотворение. Все смешалось, перепуталось. Полки не знали своих позиций, а если и знали, то почему-то их не занимали. Среди солдат ходили нехорошие слухи. Говорили, что немецкий генерал Фуль нарочно заманил их сюда, чтобы отдать на погибель Наполеону.

Фуля поносили без стеснения, называли прусским тупицей, сумасшедшим, полоумным и даже изменником. Его высмеивали на все лады. Больше всех потешался над ним Кульнев. Вечерами в обществе офицеров, выпив для настроения чарки две водки, он натягивал на голову вышитый шелковый кисет, придавал лицу шутовское выражение и, подражая надтреснутому голосу военного наставника русского императора, начинал: