Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта

Должно быть, именно по причине авантюрных вольностей, которыми так злоупотребляли некоторые члены конгресса, некто Майер, вхожий в дома князя Кауница и барона Хакке, занялся выгодным ремеслом — продажей князьям и другим вельможам лекарств от венерических болезней, что следует из доклада Хагера императору от 23 октября 1814 года. [102]

Жители Вены недолго чувствовали почтительную робость к наводнившим их столицу великим мира сего. Они беспощадно высмеивали их пороки и комические черты характера. Русский император стал человеком, «Довольным всем» или «Любящим за всех», прусский король — «Думающим за всех», король Дании — «Говорящим за всех», король Баварии — «Пьющим за всех», великая княгиня Ольденбургская — «Любящей всех». Что же до императора Франца, на чью долю выпало оплачивать расходы по колоссальному гостеприимству, оказанному высочайшим особам, дипломатам и целой толпе сопровождавших их лиц — а уж налогоплательщики-то в этом кое-что понимали, — то его прозвали «Платящим за всех».

Сатира обильно разливалась также в виде памфлетов в форме театральных афиш. В одной из них анонсировалась пьеса под названием Трон, поколебленный обрушившейся стеной . Второе представление Свергнутого Наполеона. Разбитый Мюрат — представление в пользу союзников. Цены на места были обозначены так: «На галерке: один луи. Место в партере: один наполеон». [103]

Рекомендовали рецепт приготовления уксуса «Четыре Вора», знаменитой приправы того времени, из маршалов Наполеона: «Поставьте средних размеров котелок на сильный огонь, добавьте туда Даву, Нея и красавчика Бертрана, а также, без приправ, начальника полиции Савари. Доведите до кипения, удалите плесень и получите уксус „Четыре Вора“».

Лорд и леди Каслри сильно веселили зевак чисто английским безразличием к тому впечатлению, какое они могли произвести на венцев. Они фланировали по улицам города рука об руку, одетые по лондонской моде, которая не имела ничего общего с венской, и, используя любой повод, смеялись решительно надо всем. Они заходили во все магазины, требовали, чтобы им показывали различные товары, долго их рассматривали и наконец уходили, ничего не купив. Венцы единодушно критиковали неуважительный поступок леди Каслри, которая на каком-то маскарадном балу в доме князя Меттерниха вплела в свою прическу ленту ордена Подвязки своего мужа.

Лорд Каслри был одной из самых необычных и самых таинственных фигур конгресса. Присущие ему холодность, непреклонность и непроницаемость сделали его непопулярным. По происхождению ирландец, он был одним из главных инициаторов пакта, согласно которому Ирландия была передана Англии. Томас Мур и О’Коннел называли его Убийцей родины, а Шелли в двух знаменитых великолепных строках заклеймил его следующим образом: «Я встретился с Преступлением, на нем была маска Каслри». Очень надменный и очень застенчивый, он страдал, когда его просили выступить публично: практически неспособный общаться с окружающими, он, естественно, всегда был очень одинок, и именно этим обстоятельством объясняется овладевшая им в конце жизни меланхолия, заставившая его перерезать себе горло бритвой.

Байрон использует по его адресу самые оскорбительные эпитеты; он называет его «грубым потакателем рабству» из-за отсутствия энтузиазма в отношении отмены торговли нефами, обвиняет в «неспособности ни к чему даже в своей отвратительной торговле», называет его «интеллектуальным евнухом», «бесчувственным, безмятежным и медоточивым нехристем». В глазах либеральных поэтов Каслри разделял с Меттернихом позор «пособничества реакции»; романтический лиризм не мог не осуждать свойственную этому застенчивому человеку мрачную, холодную манеру говорить, его речь, по выражению того же Байрона, представляла собой «бесконечный поток крови и воды».

Спесь этого дипломата, даже само его молчание, которое вызывало беспокойство и казалось угрожающим, — все это делало его неприятным для тех, кто к нему приближался. «Дворянину приличествует непопулярность», — говорил он. Гарольд Николсон в своей книге Венский конгресс [104]набросал прекрасный и верный портрет этой необычной личности, как говорили венцы, «странной даже для англичанина».

Каслри страдал одиночеством души и получал очень мало удовольствия от радостей жизни. Малоспособный на близкие отношения, он никогда не раскрывал сокровенных уголков своего «я» даже перед единственными двумя существами, кого по-настоящему любил, — собственной женой и сводным братом Чарлзом Стюартом. Леди Каслри с ее вульгарно-веселым нравом и блаженным самодовольством была недостаточно умна для того, чтобы понимать тайны характера Каслри. Его одержимому тщеславием сводному брату недоставало чувствительности. Застенчивость, терзавшая Каслри с самого детства, проведенного в Каунти Дауне, привела к тому, что он стал прятаться за ледяным фасадом своих хороших манер. Этот человек с прекрасной осанкой и невозмутимым видом носил простую, строгую одежду, контрастировавшую с золотыми галунами и орденами высочайших иностранных особ и полномочных представителей; на не слишком правильном французском языке он обменивался стандартными ледяными комплиментами со своими собеседниками. Казалось, даже от соотечественников он старается отдалиться. «Он не может ни чувствовать, ни притворяться», — замечал Канниг. «Враг парадности», — писал герцог Бекингемский о его темпераменте. Тонкость его натуры понимали только те, кто видел, как нежно он ухаживает за цветами в саду Норс Грэй или играет с детьми. Для заполонившей Вену толпы иностранцев он был загадочной фигурой. Всех поражало достоинство его патрицианской походки, и они подшучивали над его частной жизнью, похожей на жизнь буржуа. Они рассказывали друг другу о том, как воскресным утром лорд Каслри с женой и свояченицей, с секретарями и слугами собираются в гостиной на Миноритенплац, чтобы петь под аккомпанемент фисгармонии гимны англиканской церкви.

Осведомленные венцы посмеивались над уроками танцев, которые тайно брали супруги Каслри; извлекли они из этих уроков очень мало и задыхались, вальсируя одни в своей гостиной, чтобы выглядеть наилучшим образом на официальных балах. Каслри имел несчастье быть женатым на настоящей дуре, которая в молодости была хорошенькой, но быстро растолстела, а ум ее был столь же неповоротлив, как и тело. Ее отлично описала леди Бессборо, [105]сказавшая о ней следующее: «Я не знаю никого, кто был бы всегда так одинаково равнодушно настроен, и все же она порой меня раздражает; взгляд ее круглых серых глаз выражает такое самодовольное презрение к жизненным обстоятельствам, что я задаюсь вопросом о том, встречалась ли она когда-нибудь хоть с одной неприятностью и знает ли хотя бы смысл слова „тревога“. Она говорит с одинаковым равнодушием об артиллерийских обстрелах и о каких-нибудь собраниях, о детях и о мебели, о пустоте Лондона и о резне в Буэнос-Айресе, о нарастающей усталости лорда Каслри и о сомнительном успехе оперы г-на Гревиля — все эти темы проносятся в ее мозгу так стремительно, никак не влияя на однотонность ее голоса и выражение лица, что, судя по всему, эти события имеют в ее глазах совершенно одинаковое значение».