Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов

Однажды «Николаев» вызвал на срочную встречу Мартынова и взволнованно сообщил, что оставшийся на свободе эсеровский руководитель Левченко поручил ему выдать с партийного склада браунинг одному эсеру-террористу, который должен был убить исправника Аткарского уезда. Ситуация казалась неразрешимой: не выдать оружие означало провалить агента, выдать же браунинг — означало лишить жизни полицейского. Нужно было придумать нечто такое, что позволяло бы остаться и овцам целыми, и волкам — сытыми. Думали долго и, в конце концов, решили остановиться на «уголовном» варианте. «Николаев» устроил так, что, после выдачи оружия исполнителю теракта, он показал его филерам. Была зима, стояли крепкие морозы, и террорист, закутанный в шубу, накинутую сверх пальто, отправился на вокзал, чтобы отъехать в Аткарск. На пустынной улице на него напали четверо крепких филеров, они отобрали у него браунинг, изъяли выданные ему на дело двести рублей, «изметелили» как следует и, как их проинструктировал начальник отделения, отпустили восвояси. Теракт был сорван, оружие оприходовано охранкой, а отнятые партийные деньги были распределены между участниками операции: 100 рублей получил «Николаев», по 25 рублей — каждый филер. Шубу разыграли путем жребия. Все получилось тихо, без шума и треска, и никто — ни актарский исправник, ни полицейское управление, ни Департамент полиции — ничего не узнал. «Некоторое время спустя я рассказал об этом случае в интимной беседе саратовскому губернатору и начальнику Саратовского ГЖУ. Посмеялись».

Одним из последних под ударом саратовской охранки пал меньшевистский лидер Топуридзе [108]. «Словили» его на слабости к женщинам. Сорокапятилетний адвокат, редактор местной газеты Топуридзе, типичный грузинский красавец с жгучими черными глазами и черной бородой, завел на стороне роман с супругой одного крупного чиновника местного масштаба. Жандармов особенно уязвило это последнее обстоятельство. Нужно было во что бы то ни стало избежать публичного скандала, а дело шло именно к тому: дама, пренебрегая всякими условностями светской жизни, «крутила» напропалую и встречалась с грузинским любовником от социал-демократии в самых низкопробных местах. Ситуация обострялась тем, что дама могла обладать важной информацией о деятельности местной администрации и жандармских органов, поэтому с согласия губернатора за дело взялась охранка. Было решено не выносить мусора на улицу и взять меньшевистского лидера, что называется, с поличным. Его тихо, без шума, взяли с чиновницей на какой-то квартире, привезли в жандармское управление, и начальник ГЖУ полковник Семигановский провел с задержанными джентльменский разговор: во-первых, с любовников было взято слово прекратить роман; а во-вторых, с Топуридзе, в обмен на свободу и обещание не устраивать горе-любовнику неприятного объяснения с обманутым супругом, было взято слово о прекращении подпольной деятельности. Топуридзе был настоящим джигитом, слово дал и слово сдержал. У «гидры революции» на одну голову стало меньше…

К этому времени и революционное движение в целом по России пошло на спад и в деятельности охранки наступила тревожная пауза. «Что это — победа?» — терялись в догадках охранники. Или, может быть, революционеры так хитро замаскировались, что обычными методами их уже не достать? А Департамент полиции по-прежнему требовал полноценных статистических данных: столько-то типографий ликвидировано, столько-то подпольщиков отдано под суд, столько-то организаций прекратили свое существование. И именно в этот период некоторые жандармские начальники дрогнули — самые неустойчивые, разумеется, — и пустились в липачество и провокации [109].

Мартынов приводит несколько эпизодов на эту тему. Один из них, довольно невинный, произошел с упомянутым выше ротмистром жандармско-полицейского управления железных дорог Балабановым. Однажды Мартынов был вызван к полковнику Семигановскому в канцелярию губернского жандармского управления. Там его ожидали, кроме полковника, начальник ЖПУ генерал-майор Николенко и его заместитель ротмистр Балабанов. По загадочным выражениям лиц «губернского» и «железнодорожных» жандармов Мартынов догадался, что его ждет какой-то сюрприз. И действительно: Семигановский заявил, что ротмистр Балабанов через своего секретного сотрудника вышел на подпольную типографию в Саратове [110]. Мартынов уже давно был наслышан об этой типографии, о которой охранке докладывал то один «штучник», то другой не вызывающий доверия вспомогательный агент. Он уже давно проверил эту информацию, и знал, что она высосана из пальца.

— Скажите, пожалуйста, ротмистр, — обратился он к Балабанову, — не намерены ли вы сообщить о подпольной типографии, организуемой в доме таком-то по улице такой-то?

Выражение превосходства на лицах Балабанова и Николенко исчезло и сменилось изумлением. Далее Мартынов сообщил, что он обладает об этой типографии самой полной информацией и вот уже три месяца докладывает в Департамент полиции все подробности о ней.

Лица «железнодорожников» позеленели. Балабанов в наступившей тишине признался, что именно об этой типографии он собирался поведать присутствующим. Тогда начальник охранки стал наседать на него и задавать неприятные вопросы: почему ротмистр, вразрез с инструкцией департамента, не посвятил в это дело его, начальника охранного отделения? Почему и теперь он пришел с информацией в ГЖУ, а не в ОО? Зачем он «залез в чужую епархию» — ведь типография находится в городе, а значит, входит в ведение охранки? Балабанов смешался и отвечал нечто невразумительное, ссылаясь на информацию своего агента. Мартынов закончил «выговор» фразой о том, что если бы он начал таким способом «открывать» в городе подпольные типографии, то его скоро бы убрали с должности.

…И тут мы должны освободить место для рассказа о другом саратовском грузине. Оказывается, не все грузины пошли в меньшевики — некоторые из них оказались по другую сторону баррикад. В апреле 1907 года в Саратов пожаловал новый начальник губернского жандармского управления, полковник князь Микеладзе. Князь начал свою жандармскую карьеру в Баку в начале 1900-х годов, потом попал на Русско-японскую войну, отсиделся в Порт-Артуре до самого падения крепости, схватил «орденок» и звание подполковника. «Это был стопроцентный неуч в деле полицейского розыска. Он совершенно искренно полагал, что своей шашкой… украшенной темляком за военное отличие, он сможет усмирить революцию в Саратовской губернии», — пишет Мартынов. Как такого человека назначили на ответственную жандармскую должность? Ларчик открывался очень просто: его супруга была сестрой супруги начальника штаба ОКЖ генерала Таубе.