Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов

Поскольку дело Рипса в конечном итоге вылилось на страницы европейских газет, ДП счел целесообразным использовать его в своих целях и благословил фон Котена на активное участие в следственных мероприятиях и в судебных заседаниях. Подполковник подробно сообщил о своих встречах с Рипсом, рассказал о том, что, передавая ему информацию о готовящемся покушении на двух русских губернаторов, Рипс высказывал опасения за свою безопасность ввиду деятельности Бурцева и Бакая. Подполковник поведал французскому следствию и суду также о знакомстве своего агента с Бурцевым, готовившим отправку трех отрядов террористов в Россию, и заодно рассказал о террористических планах Савинкова, Чирьева, Каца, Ривкина и других, окопавшихся в Париже.

На суде фон Котен категорически опроверг утверждения прессы о том, что на той роковой встрече с Рипсом он вымогал у него какие-то документы, прибегал к угрозам и даже ударил агента палкой, что якобы спровоцировало его на применение в целях самозащиты оружия. В подтверждение правоты подполковника французские медики предоставили неопровержимые свидетельства о полученных им во время схватки с агентом многочисленных ранениях. Что касается личности Гартинга, то фон Котен везде упоминал о нем как о господине Люсьене и раскрыть его инкогнито отказался. Защитник Рипса адвокат Вильм исходил из того, что русский жандармский подполковник в своей работе пользовался недозволенными — провокаторскими — приемами и что даже в Ниццу он прибыл для организации покушения на премьер-министра Клемансо. По требованию Столыпина фон Котену было дано указание написать во французскую газету, поместившую клеветнические заявления Вильма, опровержение, но потом, в связи с новыми обстоятельствами (см. ниже), вице-директор Виссарионов своим письмом в Париж это указание отменил [122].

А Михаила Фридриховича ждали новые испытания. Пока он сражался с Вильмом и оправдывался перед французской общественностью, М. Рипс сделал очередной шаг. 28 мая 1909 года петербургская полиция произвела обыски на Бестужевских женских курсах и у курсистки С. В. Афанасьевой изъяла письмо, поступившее ей из парижской тюрьмы от любимого М. — Мовши Рипса. Рипс на десяти страницах подробно излагал всю свою историю ареста, вербовки, сотрудничества с Департаментом полиции во Франции и покушения на фон Котена, но утверждал, что завербовался исключительно из желания отомстить и нанести ненавистным жандармам удар изнутри. Он писал, что на самом раннем этапе сотрудничества во всем сознался перед своими товарищами, что они поверили ему, что на убийство фон Котена его никто не направлял — это было его собственным решением, что после покушения он сам сдался французской полиции и что использует теперь судебный процесс исключительно в целях революционной пропаганды и нанесения ущерба своим заклятым врагам в Департаменте полиции. Впрочем, реакция фон Котена на этот выпад была спокойной и уверенной. Он вполне справедливо писал начальству в Петербург, что в положении Рипса было вполне естественно попытаться облачиться теперь в одежды благородного человека и реабилитировать себя в глазах революционеров и что если бы он хотел «нанести удар глубокий и чувствительный», подразумевая, очевидно, его убийство, то почему он тогда не стрелял в него на последнем свидании? К методам самооправдания прибегали все предатели, продавшие свою душу дьяволу. Кроме того, что Рипсу не хотелось второй раз отправляться по этапу в Сибирь, сотрудничество с полицией предоставляло ему возможность выехать в Европу, куда он так сильно стремился. Откуда же ему было знать, что у Бурцева и Бакая в Париже «все схвачено» и что ему грозит разоблачение и смерть от руки товарищей? Вот и заскулил Мовша Рипс, но было уже поздно. Смыть позор предательства он мог только убийством высокопоставленного жандарма, но и с этим он не справился. Со страха он не мог поразить свою жертву даже с трех шагов! Но главного все-таки он добился: дело получило огласку!

…Теперь фон Котен в ходе суда сосредоточил свои усилия на том, чтобы дискредитировать Рипса, доказав искренность его сотрудничества с полицией и дать русскому правительству лишний повод настаивать перед французским правительством о высылке из Франции Бакая, Бурцева и других террористов. «Мне кажется, — писал он в Петербург, — что если революционные круги Парижа убедятся, что Рипс действительно был сотрудником, то вряд ли Виктор Чернов (руководитель партии эсеров. — Б. Г., Б. К.), адвокат Вильм… выступят на его защиту». Как мы убедимся ниже, подполковник плохо знал французов и Виктора Чернова.

Отменив свои инструкции фон Котену выступить в печати, Департамент полиции решил переслать упомянутое письмо Рипса русскому послу в Париже для передачи французскому следствию и суду, полагая, что оно послужит лучшим опровержением инсинуаций бывшего агента, нежели «голословные утверждения» самого фон Котена. Под инсинуациями ДП имел в виду совершенно несуразное заявление Рипса следователю о том, что он хотел «помешать исполнению… задуманного подполковником фон Котеном плана подготовки террористических актов в городах Франции с целью возбуждения всеобщего негодования против проживающих во Франции эмигрантов» — заявление, которое было опубликовано в газете «Le Temps» в мае 1909 года.

Дальнейшие события изложены в отчете агентов Департамента полиции во Франции. На заседаниях парижского суда «Cour d'Assises» 14 и 15 июня 1910 года М. Рипс пространно показывал, как и по каким причинам он эволюционировал от скромного отпрыска патриархальной зажиточной еврейской семьи до «борца за свободу русского народа» и как подполковник фон Котен сделал из него «агента-провокатора». М. Ф. фон Котен отвечал ему тем, что никакого провокатора он из Рипса делать не намеревался, он был завербован в качестве агента-осведомителя, тем более что сам арестованный «при одном из своих свиданий в начале 1909 года высказал ему неудовлетворенность революционной средой, пустотою в жизни и желанием заменить эту пустоту какими-либо иными интересами», что и побудило его сделать предложение о сотрудничестве.

Несомненно, ложь Рипса была рассчитана на простаков и неосведомленных французов, ибо какой же жандарм стал бы делать вербовочное предложение в такой форме, которое сразу вызывает его неприятие? Защита учла свои грубые промахи и изменила тактику: Рипс уже не говорил о «зловещих» планах русского жандармского офицера во французских городах. Он теперь довольно убедительно рассказывал, как у него постепенно зрело намерение убить фон Котена. На вопросы о том, почему же он не сделал этого на предыдущих свиданиях с ним, а дожидался неожиданного случая, Рипс отвечал, что избегал для этого общественных мест из-за боязни, что пострадает кто-нибудь из французов.