Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов

После восшествия Павла I на престол не менее строгие меры охраны принимались и в Павловске, где находился дворец императрицы Марии Федоровны. Все та же фрейлина Головина в своих мемуарах приводит курьезный случай, когда летом 1797 года гвардейские части, несшие охрану в Павловске, два дня подряд охватывала паника, вызванная беспричинным барабанным боем и звуком трубы: «Все насторожились… Император остановился, заметно взволнованный. Били тревогу. „Это пожар“, — вскричал он, повернулся и быстро пошел ко дворцу вместе с великими князьями и военными… Подойдя ко дворцу, увидели, что одна из ведущих к нему дорог занята частью гвардейских полков. Остальные кавалеристы и пехотинцы поспешно бежали со всех сторон… Наконец, беспорядок настолько увеличился, что многим из дам, и именно великим княгиням, пришлось перелезть через барьер, чтобы избежать опасности быть раздавленными. Немного спустя войскам был отдан приказ разойтись… Император был взволнован и в плохом настроении… После долгих розысков открыли, что причиною суматохи был трубач, упражнявшийся в казармах конной гвардии… На следующий день, почти в те же часы, когда двор был на прогулке в другой части сада… послышался звук трубы и показалось несколько кавалеристов, скакавших во весь опор… Император в бешенстве бросился к ним с поднятой тростью и заставил их повернуть обратно. Великая княгиня и адъютанты бросились за ним… В особенности растерялась Государыня. Она кричала, обращаясь к придворным: „Бегите, господа, спасайте Вашего Государя!“ …На этот раз войскам помешали собраться, но никогда не дознались, как следует, что вызвало это волнение… История кончилась несколькими наказаниями и больше не повторялась».

С первых дней царствования Павла I разительно изменился пропахший «дамскими пачулями», закостеневший в «чопорности и политесе» Зимний дворец: теперь по его широким мраморным лестницам и великолепным залам засновали взад и вперед, гремя шпорами и распространяя запах кожи и табака, гвардейские офицеры. Как писал по этому поводу российский поэт Г. Р. Державин, «тотчас все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки, и будто по завоеванию города ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». При дворе был заведен новый порядок, по которому все сановники, включая великих князей, с шести часов утра должны были быть на съезжем дворе и «с того времени до самых полдней все должны быть в строю и на стуже». Бедные военные: при Екатерине они сильно изнежились и больше привыкли кутаться в меховые женские муфты, скользить по паркетам теплых гостиных и щеголять на балах, нежели заниматься своим прямым делом!

Назначенный 6 ноября 1796 года в караул в Зимний дворец в качестве ординарца Павла I унтер-офицер Конного полка А. М. Тургенев уже в преклонном возрасте не без юмора вспоминал:

«В 5 часов утра я был уже на ротном дворе; двое гатчинских костюмеров, знатоков в высшей степени искусства обделывать на голове волоса по утвержденной форме и пригонять амуницию по уставу, были уже готовы; они мгновенно завладели моею головою, чтобы оболванить ее… и началась потеха.

Меня посадили на скамью посредине комнаты, обстригли спереди волосы под гребенку, потом один из костюмеров, немного менее сажени ростом, начал мне переднюю часть головы натирать мелко истолченным мелом; если Бог благословит мне и еще 73 года жить на сем свете, я сей проделки не забуду!

Минут пять и много шесть усердного трения головы… привели меня в такое состояние, что я испугался, полагая, что мне приключилась какая-либо немощь: глаза мои видели комнату, всех и все в ней находившееся вертящимися. Миллионы искр летали во всем пространстве, слезы текли из глаз ручьем.

Я попросил дежурного вахтмейстера остановить на несколько минут действие г. костюмера, дать отдых несчастной голове моей. Просьба моя была уважена, и г. профессор оболванивания голов по форме благоволил объявить вахтмейстеру, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить; я вздрогнул, услышав приговор костюмера о голове моей. Начинается мокрая операция. Чтобы не вымочить на мне белья, меня, вместо пудроманта, окутали рогожным кулем; костюмер стал против меня ровно в разрезе на две половины лица и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать черепоздание мое; едва он увлажил по шву головы, другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции прочесали мне голову гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клестер-коре; сзади в волоса привязали мне железный, длиной восемь вершков, прут для образования косы по форме; букли приделали мне войлочные, огромной натуры, посредством согнутой дугою проволоки, которая огибала череп головы и, опираясь на нем, держала войлочные фалконеты с обеих сторон, на высоте половины уха.

К девяти часам утра состарившаяся из муки кора затвердела на черепе головы моей, как изверженная лава вулкана, и я под сим покровом мог безущербно выстоять под дождем, снегом несколько часов, как мраморная статуя, поставленная в саду. Принялись за облачение тела моего и украсили меня не яко невесту, но как чучело, поставленное на огородам для пугания ворон. Увидев себя в зеркале, я не мог понять, для чего образовали меня из вида человеческого в уродливый огородного чучелы». При вступлении на караульную службу, вспоминает дальше Тургенев, к нему подошел А. А. Аракчеев и суровым голосом потребовал явиться к государю. Павел Петрович обошелся с «чучелом», то есть своим новым ординарцем, милостиво: он потрепал его по плечу и сказал:

— Эта одежда и Богу угодна, и вам хороша.

В поездках по городу Павла I обычно сопровождали друг его детства князь А. Б. Куракин и граф И. П. Кутайсов. И никакой охраны! Правда, когда Павел I в сопровождении И. П. Кутайсова отправлялся на верховую прогулку по городу или по Третьему Летнему саду, то город тотчас же пустел — желающих попасться на глаза грозному государю, который обычно жестоко карал за малейшее отступление от формы одежды, не было. К тому же, по его повелению, при встрече с ним предписывалось выходить из своих экипажей и раскланиваться, что вряд ли доставляло удовольствие в капризном питерском климате.

Налицо явное противоречие: обуреваемый страхом и подозрениями в своих резиденциях, император принимает всевозможные меры для своей охраны многочисленными гвардейскими караулами и абсолютно не боится совершать длительные прогулки по улицам города без всякой охраны. Что это: безрассудная храбрость? Позерство? Ни то ни другое. Это реальная оценка грозящей ему потенциальной опасности, которая исходила прежде всего из его дворцового окружения, от его свиты, сановников и других представителей дворянства, которые каждый день клялись ему в безграничной преданности и верности и которым Павел нисколько не верил. От них-то Павел пытался обезопаситься. А основной массы своих подданных — простого русского народа за стенами своих резиденций — он не боялся, так как был уверен в своей популярности [136].