Валентин Пикуль - Каламбур Николаевич

Миера, как и предвидели в Петербурге, отмалчивался, дабы не вызвать грома и молний Парижа. Меттерних уже тогда проводил подлую политику: заискивая перед Россией, он исподтишка толкал Наполеона на войну с Россией, понимая, что, когда русские свернут Наполеону шею, он, Меттерних, станет первой скрипкой в европейском оркестре. Соответственно тайным вожделениям своего венского патрона и вел себя посол Миера, заранее и во всем уступая первенство французам.

- Но я в протоколе не уступлю, - решил Долгорукий... Дипломатический протокол - святая святых этикета, по которому ведутся переговоры между послами и власть предержащими. Иногда незначительный, казалось бы, пустяк в поведении способен поднять или уронить престиж государства... Каламбур Николаевич говорил: "Исполнение протокола почитаю как закон полевой тактики в развитии общей боевой стратегии - политики!" Король Мюрат, рожденный под лавкою сельского трактира, не надеялся на свое знание этикета, доверив ведение протокола маркизу Галло, и, пожалуй, он даже не обратил внимание на то, что Дюран с Миера однажды заняли место впереди русского посла. Но в следующей церемонии Долгорукий прочно занял место по правую руку от короля, всей мощью Добрыни Никитича оттеснив представителей Вены и Парижа. Дюран высказал Долгорукому свое недовольство:

- Где-нибудь в Бразилии или в Китае я охотно уступил бы вам первенство, но только не в Неаполе, где король - зять моего императора, а королева - его родная сестра.

Долгорукий отвечал Дюрану со всей учтивостью:

- Поверьте, у меня нет никаких предубеждений против вас, барон, и быть их не может, я лишь ставлю свою персону на то законное место, которого она заслуживает не по моим личным качествам, а лишь по заслугам моего отечества...

Казалось, конфликт улажен, а Дюран даже подумал, что он может из него извлечь выгоду для своей карьеры. Однако во время завтрака в Кордителло князь был недоволен тем местом, какое ему пришлось занять за общим столом. В своем докладе Румянцеву он писал: "Я отстаивал свои права с горячностью.., удовлетворившись заявлением маркиза Галло, что король не вмешивался в распределение мест и даже выразил желание, чтобы при этом не соблюдалось никакого порядка".

Затем маркиз Галло сообщил Долгорукому:

- Не знаю, чем это кончится, но в новогодней церемонии мой король Иоахим сначала заговорит с тем послом, который предстанет перед его величеством первым...

Последняя фраза была решающей. Но она же была и провокационной: Мюрат сознательно вызывал дипломатический скандал. Историк Фр. Массон писал: "Допустить, чтобы французский посланник имел преимущество перед другими, значило признать его (то есть Мюрата. - В. Л.) подчинение императору". Потому Мюрат и готовил Дюрану унижение, которое должно быть оплеухой Наполеону. Сам король задеть зятя боялся, но, зная строптивый нрав русского посла, Мюрат понимал, что Долгорукий, конечно же, пожелает быть первым... Дюран в эти дни тоже готовился постоять за честь Наполеона, говоря Эксельману:

- Вот увидите, я буду смеяться последним...

Долгорукий, узнав об этом, сказал Бенкендорфу:

- Чтобы смеяться, надо прежде всего уметь смеяться... Человечество вступало в грозный !8!2 год, и, словно предчувствуя его роковые потрясения, в самом конце уходящего года Везувий снова разворчался, осыпав крыши Неаполя горячим и хрустким пеплом. 1 января Мюрат, окруженный свитой, появился в тронном зале. Придворный этикет не был нарушен, зато дипломатический протокол сильно пострадал с того момента, как обер-церемонимейстер объявил о прибытии господ посланников. Фр. Массон пишет, что Долгорукий преднамеренно занял первое место в церемонии, "но в ту же минуту барон Дюран сильно толкнул его сзади со словами:

- Ну уж нет! Этому не бывать..."

При этом, если верить докладу Дюрана, он сказал Долгорукому: "Дипломатия искусство более письменное, нежели устное, так потрудитесь сочинить письменный протест..."

- С личной печатью! - охотно отозвался Долгорукий, награждая любителя писанины громкой пощечиной...

Цитирую: "Миера, стоявший ближе всех к обоим посланникам, видел, как они волтузили один другого кулаками". Дипломатический протокол общения на кулаках никогда не фиксировал. Но это было как раз то, что и требовалось сейчас Мюрату.

Заметив драку, он отчетливо произнес:

- Господа! Вашу трогательную горячность я приписываю только поспешности, с какой вы стремитесь лицезреть мое королевское величество. Остальное меня не касается.

Затем, обходя придворных дам, он весело шутил с ними о новогоднем извержении Везувия.

Из доклада графа Миера канцлеру Меттерниху: "Князь Долгорукий, конечно, будет утверждать, что он не брался за эфес шпаги, но я видел это своими глазами..." Из письма маркиза Галло князю Долгорукому: "Его величество (Мюрат. - В. П.), никак не мог себе представить, что.., вы забудетесь до того, чтобы взяться за эфес шпаги, угрожая французскому посланнику".

Гофмаршал Периньони подтащил Дюрана к престолу:

- Ваше королевское величество, - сказал он Мюрату, - посол Франции требует, чтобы ему было сделано удовлетворение за нанесение ущерба в его лице императору Наполеону...

Вот тут Мюрат понял, что, играя, он сильно переиграл.

Цитирую из Массона: "Он сам поощрял претензии Долгорукого и был бы готов одобрить его поступок.., с другой стороны, он боялся ссоры с Наполеоном", и, продолжая свою опасную игру, Мюрат решил "передернуть карту":

"Чтобы выйти из затруднительного положения, он игнорировал оскорбление Дюрану, как представителю французского монарха..."

- При чем здесь Наполеон? - раскричался Мюрат. - Кладя руку на эфес шпаги, русский посол нанес оскорбление не императору Франции, а лично моему королевскому престижу...

Во время следствия один лишь итальянец Тассони назло всем чертям заявил, что он ничего не видел - ни оплеухи, ни касания князем эфеса (за что Тассони и был предан анафеме самим Наполеоном, писавшим: "Он вел себя худо.., ему нельзя было уклоняться от дела, если дело шло о достоинстве моей короны"). Но дипломаты, побитые возле престолов, тоже никому не нужны, и Дюран понял, что карьера его закончилась. Чтобы спасти себя и спасти свою пенсию, он немедля отправил Долгорукому вызов на дуэль:

"Положив руку на эфес шпаги, вы позволили себе угрожающий жест в отношении меня, за который я должен потребовать у вас удовлетворения..."

Каламбур Николаевич рассудил таким образом:

- У нас на Руси принято говорить: "положа руку на сердце", а в Европе лучше беседовать, положа руку на эфес шпаги... Я принимаю вызов. И сегодня же отправлю курьера в Петербург, чтобы Румянцев позволил мне отставку от службы...

Но оплеуха, отпущенная русской дланью посланцу Наполеона, вызвала бурную радость на улицах Неаполя; стоило Долгорукому появиться в публике, как лаццарони кричали: "Чече, чече! Руссия - виват!.." Движение карбонариев затронуло не только парий общества, но даже аристократию, почему князь и не был удивлен словами итальянского генерала Караскозы: