Рой Медведев - К суду истории. О Сталине и сталинизме

В 1936 – 1939 гг. из партии было исключено более 1 млн человек. В условиях того времени это почти всегда было связано с арестом. К этому числу нужно прибавить людей, исключенных из партии во время чисток 1933 – 1934 гг. Чистки затронули 1,1 млн человек, и очень многие из них, если не большинство, через несколько лет были арестованы. Арестам подвергались и беспартийные, чаще всего родственники арестованных коммунистов, их друзья и сослуживцы. Этот характер «большого террора» конца 30-х гг., направленного главным образом против самой партии, был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены партии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съездах партии было около 80% делегатов, вступивших в партию до 1920 г. На XVIII съезде таких людей было только 19%. Но велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции.

Большие потери понес и рабочий класс. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, было репрессировано более тысячи рабочих и служащих. Очень много рабочих и служащих было арестовано на Кировском заводе в Ленинграде [394] . Сотен людей недосчитался в эти годы и коллектив московского Метростроя. Такое же избиение рабочих кадров проводилось и на тысячах других предприятий по всей стране. При этом органы НКВД арестовали почти всех рабочих и инженерно-технических работников, которые в конце 20-х – начале 30-х гг. проходили практику на американских и немецких заводах.

Тяжелый удар был нанесен и многострадальной советской деревне. А. И. Тодорский встречался в заключении с бывшим работником системы Заготзерно с Северного Кавказа, который рассказал, что в ночь, когда его взяли, был арестован почти весь районный актив – 200 человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая смысла этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не сажают. «В углу нашей камеры, – писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский, – сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось, и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: “Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю”. И тут же подписал протокол очной ставки… Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал: “Простите, тату, простите, оговорил вас, простите”. Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине… Конвой смешался, растерялся. Даже видавшие виды судьи трибунала были потрясены. Они отказались судить старика и его сына. Однако дело все же не было прекращено. Старик остался в тюрьме. Камерные специалисты полагали, что дело пошло на Особое совещание. Старик почти все время молчал, продолжая часть своей голодной пайки откладывать на “устречу” с Илюшей» [395] .

И таких трагедий в те годы была не одна сотня тысяч. Надо сказать и о волне более мелких «открытых» процессов, которые прошли в 1937 – 1939 гг. по стране. «Свой» процесс проводился почти в каждой республике, области, даже районе. Центральные газеты эти процессы не освещали, однако о них писала областная и районная печать. В местной печати сообщали и о закрытых процессах над местными работниками (обычно публиковали обвинительное заключение и приговор).

Так, например, во второй половине 1937 г. волна «открытых» процессов прокатилась по сотням районов и десяткам областей. В качестве подсудимых фигурировали колхозники и работники районного хозяйственного и партийного актива, которых обычно обвиняли во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности. Вели эти процессы спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых были секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий райзо, директор МТС, два-три председателя колхоза, старший агроном, иногда зоотехник или ветеринарный врач, несколько колхозников. Такие процессы организовывали прежде всего в тех районах, где показатели колхозного производства были ниже средних по области. Все недостатки работы колхозов и совхозов: запоздалый сбор урожая, плохая обработка земли, падеж скота, отсутствие кормов – рассматривались как вредительская и контрреволюционная деятельность с целью вызвать недовольство колхозников и рабочих Советской властью.

Типичный в этом отношении процесс проходил в конце 1937 г. в Красногвардейском районе Ленинградской области. Спецколлегия областного суда с участием прокурора Б. П. Позерна судила секретаря райкома И. В. Васильева, председателя райисполкома А. И. Дмитриченко, директора МТС С. А. Семенова, старшего землеустроителя А. И. Портнова и некоторых других районных работников. Их обвиняли в развале колхозного производства «в целях вредительства», в задолженности местных колхозов государству, в крайне низкой оплате труда колхозников. Как утверждалось в обвинительном заключении, все это делалось для «реставрации капитализма в СССР». Секретарь райкома Васильев признал, что колхозы района находятся в тяжелом положении, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Но другие подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. После речи прокурора был объявлен приговор: все подсудимые подлежали расстрелу.

Иногда устраивали «показательный» суд в столице союзной или автономной республики. Так, в Минске в Клубе пищевиков был проведен суд по делу «вредителей» из конторы Заготзерно. В Орджоникидзе специальная сессия Верховного суда Северной Осетии судила за «вредительство» и создание «кулацкой повстанческой организации» тринадцать колхозников и колхозных активистов из села Даргавс. Шестеро подсудимых были приговорены к расстрелу [396] . Аналогичные процессы прошли в Куйбышеве, Архангельске, Воронеже, Ярославле и других городах.

Во многих областях и союзных республиках проходили особые показательные процессы над «вредителями» – работниками торговли. Их обвиняли в умышленной организации перебоев в снабжении населения товарами, чтобы вызвать недовольство Советской властью. Особенно много судебных процессов проходило по поводу «вредительства» на железных дорогах. Так, например, в 1937 г. в г. Свободном выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрела дело о «троцкистско-шпионской террористической деятельности» на Амурской железной дороге. По этому делу были приговорены к расстрелу 46 человек. До конца года в этом же городе состоялось еще три судебных процесса над железнодорожниками, на которых были приговорены к расстрелу соответственно 28, 60 и 24 человека. Аналогичные процессы выездная сессия Военной коллегии провела в Хабаровске и Владивостоке, где в общей сложности было расстреляно более 100 человек.