Михаил Богословский - Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

2 октября. Понедельник. Утро в квартире Ив. Вас. [Попова] в одиночестве, так как хозяин уехал рано на Собор. За чтением рефератов. Утро, как все эти дни, ясное, солнечное, с желтыми листьями на деревьях. В Академии случился курьез. Вчера еще Лавра, по приказу «товарищей», перевела часы на нормальное время. Академия продолжала считать часом вперед. Сегодня среди лекций швейцар, взглянув на колокольню, перевел часы на нормальное, доюильское время, и все перепуталось: вместо 11 ч. оказалось 10, лекции спутались, и мне с трудом удалось отстоять свой час от 12 до 2 по сентябрьскому времени. Алмазов передавал мне просьбу А. Н. Филиппова об оставлении его племянника студента Педашенко, специалиста по истории русской церкви, по нашей кафедре, так как оставлять по истории церкви мы не имеем права. После лекции заходил к m-me Россейкиной, обещавшей мне купить 5 фунтов меда по 31/2 р. за фунт. В Москве он продается по 5 руб. за фунт. Домой я попал с медом в 8-м часу вечера. Ко мне звонил действительно А. Н. Филиппов. Я ужасно устал, лег спать в 10 часов.

3 октября. Вторник. Утром у меня был оканчивающий студент Педашенко, очень скромный юноша, бледный и исхудалый. Он еще должен сдать экзамен по истории славян. Он занимался у С. И. Смирнова на последнем семинарии его, посвященном житиям святых, и мне поэтому особенно приятно принять Педашенко, как наследие покойного С. И. [Смирнова]. Получив от него необходимые сведения, я составил представление о нем и набросал ему инструкцию. Только что кончил это дело, пришел наш дьякон с подпиской на устройство электрического освещения в нашей церкви и звал меня на выборы приходского совета. Я ответил, что охотно пришел бы, если бы он мне гарантировал, что меня не выберут. Дело в том, что как только на церковном собрании узнают, что я профессор Духовной академии, меня, как это видно из опыта прошлого года, тотчас же выбирают. После завтрака отправился за Миней, а затем в факультетское заседание. Было мало профессоров и совсем мало приватдоцентов. Жгучим вопросом был вопрос об аудиториях. Из 14 наших аудиторий 7 оказались захваченными солдатами и разного рода организациями, в том числе и моя семинарская № 13, которую устроить стоило мне немало хлопот. Мы просили декана [А. А. Грушку] употребить все усилия для отвоевания аудиторий. Петрушевский, разгорячившись, говорил, что надо захватчиков выгнать, а разные их вещи из захваченных аудиторий выкинуть вон. Все это прекрасно, но как это сделать? Мы шли из Университета с Егоровым и Готье Александровскими садами, в Гагаринском переулке встретили Герье, выходящего на прогулку. Вечер я дома, и у нас были Липушата. Миша [Богословский] уже в военной форме со шпорами.

4 октября. Среда. К 11 час. утра я отправился в Университет на государственный экзамен; заходил предварительно в библиотеку передать список книг для семинария с просьбой держать их в читальной зале. Экзаменующейся публики было немного. Я начал экзаменовать один; затем с большим опозданием пришли Кизеветтер и Матвей Кузьмич [Любавский]. Я спросил шестерых; Кизеветтер и М. К. [Любавский] каждый троих. К часу мы кончили. В профессорской много народа, и нового народа. Возвращаясь домой с Егоровым, также экзаменовавшим, мы на Моховой встретили М. А. Мензбира, который пригласил нас в экстренное заседание Совета в 9 часов вечера. На наши вопросы о причине он сказал, что служители клиник и Екатерининской больницы225 предъявили политические и экономические требования, и недоверие коалиционному правительству, и требование о передаче всей власти советам рабочих и солдатских депутатов, о выдаче им прибавок и об удалении его, Мензбира, из ректоров. Мы были изрядно ошеломлены этим известием. Вернувшись домой, позавтракав и немного отдохнув, я должен был опять идти в Университет на просеминарий. Я застал там студентов мужского и женского пола значительно больше, чем в прошлую среду. Явилось много новых, и надо было все объяснения повторять сначала. В 6 часов мы кончили, и я пошел домой обедать, а затем в третий раз двинулся в Университет на Совет, на Моховой встретив П. П. Гензеля. Совет собрался довольно аккуратно. Ректор [М. А. Мензбир] сделал доклад о происшествиях. Оказалось, произошел инцидент еще в Екатерининской больнице, где служащие, что называется, вывезли ее директора почтенного профессора П. М. Попова на тачке, т. е. велели ему надеть шляпу и пальто и убираться из больницы. Все были возмущены этим и единогласно постановили выразить П. М-чу [Попову] сочувствие через особую депутацию. Затем заведующие клиниками излагали происшествия; говорили: Спижарный, Россолимо, Алексинский. Был в Совете и Мануйлов, выступивший сразу же с прямолинейным предложением: не разговаривать с «этими господами» и закрыть клиники. Заведующие клиниками предлагали более постепенные и мягкие меры, так как закрытие клиник дело не такое простое, как это кажется на первый взгляд; но, конечно, придется прибегнуть в конце концов к этому средству, если ничто другое не подействует. Выступали, кроме людей сведущих в деле, и обычные советские болтуны, затянувшие заседание. Когда Мензбир произнес заключительную речь, где говорил, что, может быть, и его также завтра выгонят, как выгнали П. М. Попова сегодня, я ушел, предвидя, что немало еще времени уйдет на заявления «к постановке вопроса», «к порядку дня», «по мотивам голосования», «по личному вопросу», т. е. на всю эту словесную дребедень, столь любимую ненасытными болтунами. Было уже 12 час. ночи, и в речи Мензбира указывались самые практические меры. Л. М. Лопатин при встрече со мной, когда я шел в Университет, с тонким остроумием сказал: «Я и не думал, чтобы русский народ был до такой степени монархичен. Как только монарха не стало – всякий образ и подобие потеряли»!

5 октября. Четверг. Утро в тишине за чтением книги Иконникова «Максим Грек»226 ради заседания сегодня Исторического общества, в котором назначен был доклад Ржиги о Максиме Греке. Был на семинарии в Университете от 4 до 6, а затем, т. к. мне оставался перерыв до заседания Исторического общества только в размере 1 часа от 6 до 7, то я зашел в ближайшую кофейню Филиппова слегка подкрепиться. Стакан кофе стоит 70 к. Хлеба никакого нет. По соседству со мной сидел молодой, высокий, статный офицер с необычайно голодным видом. Осведомившись по карточке о ценах блюд, он спросил самое дешевое – два бутерброда с телятиной. Цена микроскопического бутерброда, на маленьком-маленьком кусочке хлеба – 1 рубль. Он съел их два – т. е. проглотил их в два глотка моментально – и выпил два стакана бурды, называемой кофеем, заплатил за это 3 р. 40 к. и вышел, конечно, таким же голодным, как вошел.

Цены прочим блюдам – 4, 4 р. 50, 5 р. Порция ветчины – 6 руб. Вот и живи на офицерское жалованье.