Михаил Богословский - Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея

26 сентября. Понедельник. Вскоре после того, как я вчера вечером пришел с прогулки, полил дождь и лил всю ночь и утро. Было очень тепло, 11°, но затем температура стала быстро падать, дошла до +2°. Бушевал сильнейший ветер, и пошел мокрый снег. Я все утро был дома и переписывал исправленный 1691-й год. В 5 ч. я отправился к Троице для завтрашней лекции. Записываю это в гостинице в своем номере (12) в 10 ч. вечера, отогревшись за стаканом чаю. С войны ничего утешительного нет. Процесс становится тягучим. Внутри недостаток и воровство.

27 сентября. Вторник. Утром, придя в Академию, я подписал повестку, в которой значилось, что 1 октября по случаю академического праздника будет «торжественный акт»283. Т. к. очередная речь за мной, то я был этим известием очень встревожен. После лекции, в перерыве между лекций и практическими занятиями я отправился к ректору [епископу Волоколамскому Феодору (Поздеевскому)] для выяснения вопроса. Но оказалось, что моя речь оставляется до празднования юбилея Академии, а взялся что-то сказать М. Д. Муретов.

В Университет я попал с некоторым опозданием на факультетское заседание и не застал уже приветствия М. Н. Розанову, сказанного деканом [А. А. Грушкой], и его ответа. Всплыло дело Раппепорта. Покровский пожелал объяснить причины, по которым он предлагал оставить Раппепорта при кафедре, и очень длинно восхвалял его сочинение. Грушка возражал, заявляя, что совершенно не усматривает в сочинении тех качеств, на которые указывает, и вообще на уровень знаний Раппепорта. А кроме того, после весеннего заседания он убедился в полной некультурности его. «Убеждение» это состояло в том, что Р [аппепорт] грубо выругал Грушку по телефону, сказавши: «Я тебе разобью всю морду». Вот так кандидаты в профессора! Грушка говорил, что ему пришлось пережить минуты, каких никогда не приходилось переживать. Понимаю вполне. Затем полились, тихо журча, бесконечные слова Покровского. Пришлось положить им конец, обратившись к декану с вопросом, какое собственно дело мы сейчас рассматриваем, идет ли вопрос об оставлении Раппепорта или о чем ином, но тогда о чем именно. Грушка спохватился и пресек дальнейшее словоизлияние Покровского.

М. К. Любавский говорил мне, что А. Н. Филиппов жалуется на меня и ноет по поводу Веселовского. Я изложил ему свою точку зрения и настойчиво подтвердил свое намерение возражать в Совете. М. К. [Любавский] находит, что в таком случае вносить дело в Совет невозможно. Он утверждал, что есть закон, будто бы разрешающий факультетам допускать к диспуту прямо на доктора и притом без экзамена. Если это так, то вот и прекрасный выход из затруднения. Чего же почетнее, как прямо докторский диспут! Он предвидит затруднение в том, что А. Н. Филиппову лень готовиться к диспуту, возражать на книгу, в которой он мало что понимает. Но что же это за аргумент! Они могут пригласить кого-либо из нас в оппоненты.

К нашему разговору стали прислушиваться Поржезинский и Лопатин. Лопатин, почему-то имеющий представление о Веселовском как о «седовласом старце», пытался меня отговаривать от выступления, приводя аргументами, что 1) наука истории русского права – ниже науки русской истории, 2) почетное докторство – ниже действительного. Аргументы, однако, никого не убедили. Поржезинский разделяет мою точку зрения. Несчастный Ю. Готье, своего мнения не имеющий, метался из одной стороны в другую.

Вечером я был дома и читал книгу Яковлева «Приказ сбора ратных людей». Прекрасная, вылитая по последнему слову артиллерийского искусства пушка, скорострельная и сложная, палит по ничтожному воробью. Бывают покушения на хорошие цели с негодными средствами, и здесь покушение с великолепными средствами на ничтожную цель.

28 сентября. Среда. На просеминарии в Университете. Беседа в профессорской с Лопатиным, Грушкой и Поржезинским о Филарете. В просеминарии распределялись темы работ по летописи. Из Университета я зашел домой наскоро пообедать и затем отправился в Общество истории и древностей российских на первое заседание в этом году. Читал Н. Н. Ардашев о своих наблюдениях над рукописями древнейших новгородских писцовых книг, определял их время, значение (подлинник или копия) и т. д., и разогнал публику. Один за другим члены Общества поднимались и уходили; но я прослушал доклад с большим интересом.

29 сентября. Четверг. Утром готовился к семинарию по Псковской правде284, а затем держал корректуру статьи о С. И. Смирнове для «Богословского вестника»285. От Сытина мальчик принес мне 1 625 р. вознаграждения за 2-ое издание Ш-ей части учебника. Я их отнес в банкирскую контору Джамгаровых, имея в виду предстоящий новый военный заем. Таким образом, учебник дал мне за 1916 год 4 500 р. Это весьма недурно. На семинарии, кажется, не без одушевления разбирали первые статьи Псковской правды. Т. к. домой возвращаться мне не было времени между семинарием и заседанием Исторического общества – зашел пообедать в ресторан Empire и там немного отдохнул. Вернувшись в Университет, нашел там И. В. Попова, Д. Н. Егорова, Савина, Грушку, Розанова и др. На заседании были еще Голубцовы все трое286, Громогласов, Коновалов, А. И. Покровский, С. К. Богоявленский. Заседание происходило в аудитории № 6, т. к. после моего доклада следовало сообщение Мальмберга с волшебным фонарем. Савин, открывая заседание, хорошо сказал о С. И. [Смирнове]. Я читал свою статью с чувством и выслушан был, кажется, внимательно. После моего чтения сделан был перерыв, во время которого я и удалился вместе с Ю. В. Готье. Говорили с ним о Веселовском, и это начало уже мне надоедать. Готье отыскал закон, по которому Веселовский может «искать степени доктора» без экзамена. Ну, и чего же лучше! Нельзя же в самом деле искать степени «почетного доктора», как он это делает.

30 сентября. Пятница. Встал очень рано в 61/2 ч., чтобы выехать в Академию с поездом в 8 ч. 30\'. И таким ранним утром на трамваях большая теснота, а у булочных и у лавок длиннейшие хвосты. В Академию я попал в начале 12-го, когда уже Совет начался. Собственно, я поехал так рано, чтобы поддержать Лысогорского, если ректором [епископом Волоколамским Феодором (Поздеевским)] будет сделано о нем предложение, но увы, ни после того, как прочтен был указ об утверждении его в докторской степени, ни после того, как текущие дела были окончены, ректор не заикнулся ни словом, хотя дал обещание самому Лысогорскому поднять дело о нем в сентябрьском Совете. Зная от Н. Л. Туницкого о несочувственном отношении ректора к Лысогорскому, я счел бесполезным и безнадежным заговорить о нем в Совете, т. к. все равно никакое решение Совета, как мы знаем по опыту с Покровским, все равно не будет осуществлено, если «власти» противного мнения. Жаль!