Александр Свободин - НАРОДОВОЛЬЦЫ

Окладский.Не слыхать…

Якимова.Ванечка, может, свечу пора ставить?

Окладский.Как же – ставить, ишь скорая – свеча кого притянет.

Якимова. Надо ставить, Ванечка, он же не видит ночью!

Окладский.Не видит, а скрывает. Я пойду, встречу, без меня не дойдет!

Якимова.Торопишься, Ванечка, надо делать, как Андрей Иванович велит, аккуратненько.

Окладский.Вот ты бы поаккуратней нас кормила, а то едим кое-как… «Аккуратненько». За домом-то присматривать стали.

Якимова.Ванечка, что ты говоришь!

Дверь отворяется, неуверенно входит Желябов, прикрывая руками глаза.

Желябов. Отчего же это вы свечу на окно не поставили? У меня глаза болят, ничего не вижу, куриная слепота у меня, будь она проклята. Весь в грязи, устал, еле на ногах стою. Пока провода нашел, по оврагу час на брюхе ползал. Анна, дай чувяки. Ванечка, помоги снять, набухли! Отсыреет все, как не сработает?

Якимова. Андрей, так нельзя, я боюсь за тебя. Ночью кричал – говорить не хотела.

Желябов( с опаской ). Что кричал?

Якимова.Кричал – прячь провода, прячь провода, да громко так.

Желябов. Гольденберг арестован… Гриша до Москвы не доехал.

Окладский.Ах ты, полтора пуда динамита!

Якимова.Ваня!

Желябов. Динамит, Ванечка, другой будет, а человека не будет.

Окладский.За домом присматривать стали, Андрей Иванович, я допустить не могу, чтобы…

Желябов( обрывая его ). Успеем, Ваня, у меня расчет – успеем. Анна, лошадей продай и уезжай, тут кончено.

Якимова начинает собирать вещи.

Окладский.Ну? Когда?

Желябов. Провод хороший?

Окладский.Техник сказал – хороший.

Желябов. Мины как?.. Боюсь, горячка у меня, надо бы самому все руками прощупать!

Окладский.Мины, как велели, Андрей Иванович, одна на юг глядит, вторая – в сторону Лозовой.

Якимова. Андрей, ты болен, ляг, ты так говоришь…

Желябов( раздражаясь ). Болен, конечно, болен! Цинк, провода, динамит, шпалы, подкопы, катушки, цилиндры! Анна, мне в кружки надо, в общество, пропагандировать, движение создавать. Сейчас ноябрь, а я, как крот, роюсь здесь с вами с мая месяца!.. Простите меня… я и вправду нездоров… дело сделано, а не сделаем – снова начнем, Ванечка, снова! И так до эшафота, до эшафота… Жар в самом деле. Скверно! Пошли!

Железнодорожная насыпь. Темно. Желябов и Окладский. Отдаленный стук поезда.

Желябов. Ванечка, сейчас первое дело твое, смотри, там царь, не дрейфишь?

Окладский. Андрей Иванович, с вами-то?

Желябов. С нами-то все может случиться. Его смерть и наша рядом ходят!

Стук поезда сильнее.

Окладский.Андрей Иванович, вы для меня… да меня миловать станут – в глаза им плюну, режьте – не приму вашей милости!.. Андрей Иванович, а если не удастся?

Желябов. Не удастся? Так в другом месте удастся! Смотри!

Окладский( кричит ). Жа-арь!

Стук поезда резко обрывается. Тишина. Тьма.

7

Камера Петропавловской крепости. Окладский валяется на койке. Входит Дурново.

Дурново. Что ж, Окладский, веревка!

Окладский.Что, чего…

Дурново. Не понимаешь? Смертный приговор готов, а дальше вот это. ( Берет себя за горло. ) Не понимаешь? Очнись, очнись… Слышишь меня? ( Подходит и трясет его. ) Государь император в неисчерпаемой милости своей еще может помиловать приговоренных, слышишь, помиловать.

Окладский( с жалкой улыбкой ). Всех помиловать нельзя… Я за одно преступление на смерть осужден, а вот Квятковский за четыре, как же всех равнять?..

Дурново. Только царскую-то милость заслужить нужно, доверие-то царское оправдать… Ты православный, в бога веруешь? В Христа веруешь?

Окладский.Верую, заслужу. ( Рыхло падает на колени. ) В ногах его валяться буду, дерьмо есть стану…

Дурново( ласково ). Зачем же… встань… ты вот о чем посуди. Ты рабочий, мастеровой человек, тебя руки кормят, ремесло твое, а с кем ты связался, с интеллигентами, да что ты для них? Я понимаю, если б ты за жалованье ратовал, за прибавку себе, а ты? Ну что у тебя с ними общего? Им свои теории надо провести, на твоем загривке в атаманы въехать, в правители, на место царя стать, а ты, как был мразь, так мразью и останешься. Ты для них, знаешь, как гвоздь – загнали по шляпку, доска и держится. Они рассуждают, они книги пишут, газеты, а ты? Что ты из этого знаешь? Да ничего ты не знаешь – рот открыл и слушаешь, что скажет интеллигент, а потом на смерть за него идешь, на муки, на позор, как… завтра.

Окладский.Заслужу, господи, верно все говорите! Заслужу! ( Подполз к Дурново на коленях. )

Дурново. Встань! ( Вынимает из кармана бумагу. ) Его императорское величество изволил помиловать тебя, ты переводишься в Екатерининскую куртину крепости для прохождения дальнейшего заключения…

Окладский( плача ). Ах ты, помилован, заслужу, ох заслужу его милость, ( Кидается на пол, целует ноги Дурново, потом вскакивает, бежит в боковую дверь. )

Дурново.Стой, в носках-то, шлепанцы надень!

Окладский( возвращаясь ). Ох заслужу!

Толпа на перекрестке. Появляется провинциал.

Провинциал( подходит к объявлению и начинает громко его читать ). «Сегодня, третьего апреля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, в девять часов утра будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники ( оборачивается и повторяет ), государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов. Что касается преступницы мещанки Гельфман, то казнь ее, ввиду ее беременности, по закону отлагается до ее выздоровления»… Ишь, бестия, и тут увильнула.

Высвечивается Перовская. Она дает показания суду.

Перовская( в зал ). Да, я поселилась осенью тысяча восемьсот семьдесят девятого года в этом домике под именем купеческой жены Марины Семеновой Сухоруковой. Что? Кто под видом мужа? Этого я показать не желаю…

Толпа на перекрестке.

Сановник.А им что же остается, им ничего и не остается, газетчикам нашим, цицеронам проклятым! Как к крови-то прикоснулись, они пишут. ( Читает газету. ) Небывалое, неслыханное творится на святой Руси! Кто те, кто смеют пятнать грехом и преступлением наше историческое бытие, класть позор и срам на наши головы! Историческое бытие! А укажите мне газету или журнал, где не поносили бы Николая Павловича. ( Крестится. ) А государство при нем стояло твердо.