Александр Свободин - НАРОДОВОЛЬЦЫ

Морозов.Я прочитаю ее. Она нарочно такая коротенькая. Я заметил – чем больше деталей, тем больше будут возражать… Слушайте! ( Читает. ) «Наблюдая современную общественную жизнь в России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна вследствие царящего в ней правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путем убеждения в ней нет. Поэтому всякому передовому общественному деятелю необходимо, прежде всего, покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно иначе, как с оружием в руках. Поэтому мы будем бороться до тех пор, пока не достигнем таких свободных порядков, при которых можно будет беспрепятственно обсуждать в печати и на общественных собраниях все политические и социальные вопросы и решать их посредством «свободных народных представителей».

Желябов.Фроленко?

Фроленко.Что ж, хорошо.

Желябов.Михайлов?

Михайлов.Да.

Желябов.Гольденберг?

Гольденберг.Разумеется, я…

Желябов.Что ж, клятва?

Гольденберг.Да, разумеется, клятва… кровью!

Первый офицер( пританцовывая ). Однако же холодно, черт возьми.

Второй офицер. Хотя бы разрешили погреться… Скоро ли…

Третий офицер( подходя ). А, гренадеры-мученики, с полуночи?

Первый офицер. Не то что вы, бары, лейб-гусары, с теплых постелей!

Второй офицер. Да не из своих, поди, а? Хоть бы погреться…

Третий офицер. А вот я сейчас проясню. ( Убегает. )

Входят еще два господина – Левый и Правый, присоединяются к Западнику и Славянофилу.

Левый. Над царствованием его висел злой рок… девять покушений… но он висел и над нами. В то самое время, когда душа его рвалась закончить великие начинания…

Западник. Полагаете, сын не завершит их?

Славянофил.Каковы помощники будут. Помощники и сгубили мягкого, тонкого духом.

Правый. Болтовня! Болтовня, господа, не болтать сейчас следует, а каленым железом, дыбою лечить Россию, заболтались!

Сановник.Истину говорите, при Николае Павловиче все было тихо.

Славянофил.Изменения необходимы, но свои, свои, господа, доколе же на Англию да на Францию кивать будем? В такой день, как сегодня…

Западник( перебивая, горячо ). В такой день, как сегодня, помяните мое слово весь этот ужас, этот кошмар России… теперь наконец, на мир посмотрят, одумаются, это больше никогда не повторится, до предела дошли!

Третий офицер( возвращаясь ). Господа, господа, так нельзя больше! Нам спешиться разрешили, тут «буфет» в подворотне…

Первый офицер. Давайте по очереди, господа, один туда, а двое здесь останутся.

Второй офицер.И то дело, ну бегите, вы мученик!

Первый офицер бежит в подворотню. Из парадного выходит хорошенькая Горничная.

Второй офицер. Мадемуазель, Вы здесь живете?

Горничная. Мы здесь стоим.

Второй офицер. Позвольте постоять рядом?

Горничная.Рядом? Извольте, места много.

Западник. Предела России? Предела России нет…

Левый.Проклятие незавершенного тяготело над ним…

Горничная. Меня зовут… нет, зачем же вам знать мое имя?

Торговка( из подворотни ). А вот горячие с пылу жару, а вот пирожки горячие, а вот горячие!..

Крестьянин.Тетка, а если я к тебе, к примеру, в долю бы вошел?

Торговка( оглядывал его, иронически ). Ты, в долю? Господи, посмотрите вы на него!

Второй офицер. Все-таки скажите… Мария? Горничная. Ан, нет!

И тут в глубине сцены вспыхивает негромкий дивертисмент – три шансонетки, канканируя, исполняют бравурную песенку.

2

Воронеж. Улица. По-одному проходят участники липецкой встречи.

Михайлов. Мы ехали в Воронеж. А группа оставалась рыхлой, а я мечтал о такой организации, которая станет для своих членов всем – религией, молитвой, станет действовать, как шестеренки колес.

Фроленко. Трудней всего давалось сознание необходимости подчинить свои действия какому-то центру, необходимости всей этой тайны, конспирации. Мы, русские, с большой неохотой и медленно со всем этим примиряемся…

Гольденберг. Ну, теперь пойдет… Желябов – вот энергия, теперь на царя, разумеется, на царя…

Морозов. Мы пробирались сюда группами, по двое, по трое… Я ехал с тяжелым чувством, ожидал себе исключения из «3емли и воли». Как же! Мы образовали тайное общество в тайном обществе! Но иначе я не мог.

Желябов. Если б они знали, что, отправляясь в Липецк, я думал согласиться на одно покушение… А я уже в организации для многих покушений! Потому что иного пути нет!

Все расходятся, растворяясь в сумерках города. Высвечиваются Муравьев и Желябов. Они продолжают работать над своими речами.

Все мгновенно выхватывают маленькие кинжалы и соединяют их. И быстро исчезают в толпе.

Перекресток петербургской улицы. Толпа увеличилась. Появились офицеры.

Муравьев. Непременно о молодежи сказать… Надо вырвать молодежь из революционной трясины… Что говорить… лучшая часть ее внимает анархистам, пополняет ряды их волонтеров… ( Берет бумагу. ) Но, милостивые государи, над социально-революционной партией тяготеет и еще один великий грех… Я говорю о той злополучной русской юности, среди которой работают тайные агенты партии, действуя на слабые души… Нет, сильнее будет так – среди которой рыскают тайные агенты и эмиссары партии… ( Вдруг озлобляясь. ) Оклеветанная партией, хорошо – оклеветанная… слово звонкое… Пожалуй, к утру закончу. ( Пишет и прочитывает написанное. ) Еще не окрепшая в православной вере, к строгой критике не привыкшая, нередко получающая неправильное направление, которое отклоняет ее от учения… она, естественно, представляет для социально-революционных сил… Нет, не сил – ловцов – меньше сопротивления, чем все другие слои… Молодость восприимчива, податлива, увлекается, и вот – ядовитые семена…

Желябов. Господин товарищ прокурора будет говорить много часов, его не станут перебивать… ( Пишет.) Он будет говорить о молодежи, представит ее заблудшей овечкой, а нас эдакой геенной, улавливающей слабые души, бог с ним! Надо показать силу партии! Нужно доказать, что мы – партия народной воли, что за нами сотни, тысячи… Ничего не дадут сказать, ничего не дадут сказать!

Муравьев. Если подсудимый захочет использовать скамью подсудимых в качестве кафедры проповедника, суд, выражающий голос христианской России, ему этого не позволит…