Илья Эренбург - ЧЕРНАЯ КНИГА

Утром 18 декабря всех евреев, женщин с детьми, глубоких стариков погрузили в машины. Запретили брать с собой вещи. Люди совали в карман кусочек хлеба, яблоко. Возле обрыва машины остановились. Обреченных раздевали и штыками гнали к обрыву. Детей отбирали у матерей и кидали вниз. Расстреливали из пулеметов.

Был яркий, солнечный день. В двадцати метрах плескалось море. Рабочие Массандры и Магарача работали на виноградниках; они видели все.

К вечеру все было кончено, и немцы засыпали тонким слоем земли 1500 евреев.

Потом палачи пошли в Магарач. В квартире Елизаветы Полтавченко они хвастали, что перебили полторы тысячи человек и что скоро в мире не останется ни одного еврея.

Среди убитых было много врачей. В ”Путеводителе по Крыму”, изданном в 1898 году, среди практикующих врачей города Ялты указаны: ”Л. М. Друскин — детские болезни. A.C. Гурьян — женщина-врач, акушерство и женские болезни”. Анна Семеновна Гурьян успела выбраться из Ялты, но попала к немцам в Кисловодске, где ее и расстреляли. А доктора Друскина убили в Ялте 16 декабря. В течение пятидесяти лет он лечил детей. Давно успели состариться его былые пациенты. У Красной будки его расстреляли, и на тело доктора по детским болезням бросали трупы маленьких детей.

Зима 1941—1942 года была суровая и голодная. Бездомные собаки разрывали могилы у Красной будки, растаскивали трупы.

Весной вода, стекавшая с обрыва, смыла землю; обнажились полуистлевшие трупы. Немцы взорвали часть обрыва и завалили могилы.

Однажды немецкие полицейские обнаружили на могиле цветы. Было начато следствие, но немцам не удалось найти ”виновников”.

Немцы вошли в Евпаторию 31 октября. Гестапо прибыло через три дня. 5 ноября вечером на улице задержали 10 евреев, в том числе моего друга Берлинерблау, и всех назначили членами Еврейского комитета. Шестого утром появился приказ о регистрации еврейского населения. Приказ был расклеен на улицах. Сверху была нарисована шестиконечная звезда. Всем евреям приказано было носить на спине звезду, сдать все ценности и денежные знаки в Комитет. На руках разрешалось оставить лишь 200 рублей. Приказ заканчивался: ”За невыполнение — расстрел”.

11 ноября вывесили приказ об эвакуации евреев за пределы Крыма. Приказано было собраться в Военном доме, причем разрешалось брать вещи в неограниченном количестве, ключи от квартир надлежало сдать в Комитет. Последний срок сбора был назначен на 20 ноября. 23-го утром я вышла на улицу, и моим глазам представилась ужасная картина. Женщины шли с детьми на руках или вели их за ручки и плакали, мужчины несли тюки, на повозках везли больных, парализованных. Молодая женщина вела двух детей, у нее были безумные глаза, она кричала: ”Смотрите, у моих детей такие же ручки и ножки, как у ваших, они также хотят жить!” Все они после мучений и издевательства, были вскоре уничтожены. Я уцелела благодаря тому, что накануне регистрации мои друзья принесли мне паспорт, который дала мне знакомая караимка д-р Нейман, — паспорт ее сестры, убитой бомбой. С этим паспортом я ушла пешком из Евпатории по дороге в Симферополь. В деревне Владимировка одна женщина согласилась приютить меня, так как было темно и нельзя было идти дальше. Мы только улеглись, как подъехала машина. Хозяйка вышла на стук в дверь. ”Юде есть?” — спросил немец. Хозяйка ответила отрицательно. Всю ночь гудели машины. Это искали евреев. За ночь погода резко изменилась: выпал снег, поднялась вьюга. Рано утром я вышла и к вечеру добралась до следующей деревни. Мне удалось переночевать там. Ночью сын хозяйки вернулся из Саки и сказал, что накануне в 5 часов вечера там расстреляли евреев. Утром я пошла дальше. Вьюга была такая сильная, что три раза меня сваливало с ног. Было страшно холодно, одета я была легко. Так шла я три дня. На третий день, к вечеру добралась до Симферополя. В Симферополе евреев расстреляли на месяц позже, чем в Евпатории. Здесь евреев грабили и ”организованно”, и самочинно врывались в квартиры, избивали и брали что заблагорассудится, выгоняли из очередей за продуктами. 10 декабря опоздавших граждан (хождение было разрешено до 4 часов вечера) собрали в кино, где они провели ночь, лежа на полу, а евреев привязали друг к другу так, что они вынуждены были стоять всю ночь. Через некоторое время появился приказ об ”эвакуации” евреев. В течение трех дней я видела, как люди шли на смерть. К нам зашел старичок из соседнего двора за советом, идти ли ему в лагерь. Он слышал, что этот приказ не касается лиц старше 80 лет. Наши посоветовали не идти. Мне хотелось обнять этого беспомощного старичка. Через два дня гестаповцы его забрали.

7 января я покинула Симферополь и пошла скитаться по деревням. В каждой я узнавала об ужасах и пытках над евреями. Я проходила мимо колодцев и ям, набитых евреями. В колхозе ”Политотдел” я узнала о благородном поступке старосты Казиса (он впоследствии был расстрелян немцами как партизан), колхозника Павлищенко (партизан), евпаторийской медсестры Рученко и колхозницы Нины Лаврентьевны Ильченко, поочередно прятавших у себя еврея Биренбаума, сапожника из Евпатории.

Рученко устроила его на квартире у Ильченко. Там была выкопана яма, куда его прятали во время облав. Четыре семьи рисковали своей жизнью во имя спасения еврея. В июле 1943 года Ильченко пришлось из предосторожности переменить даже местожительство; она перебралась в Евпаторию, сняла домик на окраине и поселилась там с Биренбаумом. Они выкопали ему яму в сенях, с выходом во двор. В этой яме она прятала еврейского сапожника до освобождения Крыма. В настоящее время Биренбаум находится в рядах Красной Армии.

Узнав, что сын мой, с которым я рассталась еще в Евпатории и который где-то скитался с документом на имя Савельева, направился в сторону Фрайдорфского района, — я пошла тоже в сторону Фрайдорфа. Я проходила мимо окопов, где были похоронены евреи и другие мирные жители. Валялась окровавленная одежда, обувь, галоши, стоял ужасный смрад. В первой деревушке, куда я попала, происходили похороны. Это хоронили сожженных немцами краснофлотцев-десантников, спрятавшихся в скирде, — их было 18 человек. Во всех колхозах евреев уже расстреляли, только в колхозе ”Шаумян” еще были горские евреи. Их расстреляли позже, в 1942 году. Целые дни я проводила в степи, питаясь мерзлой кукурузой; на ночь добиралась до деревни на ночлег. Я всем говорила, что разыскиваю сестру, бежавшую из Евпатории после десанта. В некоторых деревнях я пыталась остаться, но старосты не соглашались меня принять, так как на паспорте не было отметки о регистрации у немцев. Я шла вперед и знала, что, в конце концов, в какой-нибудь деревне буду опознана и повешена или брошена в колодец. Я шла из деревни в деревню, расспрашивая о пленном Савельеве, но нигде его не обнаружила. Я дошла до такого состояния, что ревела как зверь в степи и громко звала своего сына. Это давало мне какое-то облегчение.