К Победоносцев - Письма к Александру III

"Что все это значит? Моренгейм ли был проводником взведенной на меня клеветы и в разговоре с человеком, который ничего не знал об его участии в этом деле, притворялся тоже ничего не знающим (Моренгейм дал такой ответ русскому, спрашивавшему его по поручению Каткова), или телеграмма, доложенная Государю, шла не от Моренгейма, а прямо от Катакази, и только подкреплена была именем посла? К моему великому счастию, Государь изволил поручить гр. Толстому сообщить мне ее содержание, так что я мог немедленно объявить этот якобы "верный факт" безусловною ложью. Но могло случиться,- и на это, по-видимому, рассчитывалось,- что об этой клевете мне не стало бы известно, и я почувствовал бы только ее последствия, не ведая причины и не зная, в чем оправдываться".

Катков писал в Париж, желая добраться до истины.

И вот лишь по смерти его обнаружилась истина исследованием, которое с полной достоверностью раскрывает, кто виновник клеветы и интриги.

Благоволите, Ваше Величество, прочесть записку, переданную мне сегодня Ционом. В ней обнаруживается рука давно известного своей способностью к интриге Катакази. К сожалению, этот ловкий грек в последнее время успел втереться в доверие к великим князьям во время пребывания их в Париже, и это обстоятельство дало ему кредит, которого стали опасаться не только посол, но и само министерство иностранных дел. Неблагоприятные слухи о Ционе, дошедшие до Вашего Величества, идут, вероятно, от него же.

Константин Победоносцев

31 июля 1887

70

Вашему Величеству уже известно, что Айвазовский давал на сих днях обед всем приветствовавшим его по случаю 50-летия его художественной деятельности. На этом обеде хозяин каждому из гостей (коих было не менее 150-ти) подарил по картинке, им написанной и вставленной в фотографию. Я захватил две лишних картинки для того, чтобы переслать их Вашему Величеству; казалось мне, что теперь на чужой стороне эта мелочь из Петербурга на минуту займет Вас.

В то самое время, как мы радовались, ожидая на днях Вашего возвращения, всех опечалила весть о внезапной болезни детей и о том, что придется ждать еще долго. Слава Богу, что болезнь, по-видимому, легкая; станем надеяться, что Бог поможет им вскоре оправиться. Успокоимся тогда только, когда узнаем, что все вы дома, в России. Между тем здешняя машина медленно и тяжело приходит в движение. Отсутствовавшие понемногу возвращаются. 19 октября назначено первое заседание в общем собрании Го-суд. Совета, но все как-то вяло без хозяина. О здоровье гр. Толстого имелись благоприятные сведения. Ожидали его в половине октября, но теперь говорят, что вернется уже к ноябрю.

Я только что вернулся из Москвы, куда ездил на один день, 11 октября. В этот день стараюсь быть там, чтоб участвовать в великом всероссийском торжестве,- в крестном ходе вокруг Кремля в воспоминание выхода из Москвы французов. Это - зрелище, которому нет сравнения, разве в коронационных торжествах: все московское духовенство в процессии, все святыни церковные, целый лес исторических хоругвей, несметное число народа на всем пути; процессия развивается лентою версты на полторы и идет часа 2 вокруг всего Кремля с пением, с колокольным звоном, с торжественным молебствием на вершине лобного места, посреди Красной площади, покрытой морем обнаженных голов. На этот раз 11 октября исполнилось 75 лет с великой эпохи 12-го года. И как нарочно после противного дождя со снегом на это время засияло яркое солнце. Прекрасно! Как приятны русскому сердцу эти живые и благоговейные, эти картинные воспоминания великих исторических событий! О, дай, Господи, чтоб все наши бедствия так славно завершались и чтобы всегда миловал нас Бог, как тогда помиловал!

Господь да хранит и милует Вас со всем вашим домом и со всей Россией!

Вашего Величества вернопреданный

Конст. Победоносцев

Петербург, вторник, 13 октября 1887

71

Сегодня слушалось в общем собрании Государственного Совета дело, которое еще раз доказало, как бессильны мы, русское стадо, перед напором двух-трех немцев.

В прошлом году еще, помнится, лифляндский губернатор в своем отчете распространился об обстоятельстве, давно уже затруднявшем министерство внутр. дел.

Остзейскими губерниями управляют совокупно с баронами и дворянами пасторы, все самого фантастического настроения. Не опасаясь ничего, отрицая все русские законы, они безнаказанно совершают противозаконные действия, совершают вопреки закону требы, крещение, браки и пр. между православными, в проповедях поносят и русскую церковь, и власти; один осмелился даже приводить крестьян к присяге на верность дворянству; один публично призывал молиться в особенности за тех членов царского дома, кои стоят за лютеранство, и т. д.

На практике ничего нельзя сделать с этими пасторами законным порядком. Из числа 139 пасторов 53 находятся под судом за подобные поступки, но дела об них с 1884 года лежат без движения, ибо лютеранские консистории и светские суды упорно отказываются давать этим делам ход, отрицая вину пасторов во всяком случае.

Губернатор указывал, что единственный способ пособить делу и сломить упорство - подвергать преданных суду пасторов, хоть в крайних случаях, временному удалению от должности распоряжением министра внутр. дел. В таком случае они лишились бы половины содержания, и, таким образом, суд принужден бы был производить и оканчивать эти дела.

На этом предположении Ваше Величество изволили сделать одобрительную отметку, которая подлежала исполнению со стороны министерства внутр. дел.

Но от слова как еще далеко до совершения дела!

В конце лета министр внутр. дел внес в комитет министров представление в вышеуказанном смысле.

Оно слушалось осенью. Встал барон Николаи и стал доказывать, что дело это не подлежит ведению комитета, а должно быть рассмотрено в Госуд. Совете, так как предполагает дополнение к статьям устава евангелических консисторий.

Взгляд, очевидно, натянутый, так как предмет представления чисто административного свойства.

К сожалению, в это заседание выехал, по важности дела, сам граф Толстой. Он только что вернулся из отпуска и был в каком-то болезненном настроении, говорил слабо. На предложение бар. Николаи он ответил согласием. Что было делать остальным членам (кои большею частью были иного мнения), когда министр, внесший представление, соглашается передать дело. Я возражал, но гр. Толстой не поддержал. Если б он уперся, дело решилось бы в комитете.

Этот поворот дела был уже нравственно неблагоприятен: весть тотчас перенесена в Ригу, и пастора ободрились.

Через неделю дело слушалось в соед. деп-тах - законов и гражданском Госуд. Совета. Министерство предложило другую редакцию закона, слабее прежней, но все-таки удовлетворительную: министр вн. д. в потребных случаях предлагает об устранении пастора консистории, и это предложение для консистории обязательно.