Франсуа Инар - Сулла

Однако в письме, написанном Суллой принцепсу сената, Луцию Валерию Флакку, он склонял того к тому, чтобы временный правитель предложил народу установление исключительной диктатуры, при которой осуществляющий ее имел бы задачу реформировать то, что в государстве было источником волнений и возмущений. Другими словами, он повторял в своем послании обещание, которое дал народу, собранному 3 ноября, приступить к спасительным реформам: нужно было, наконец, заняться конституционным обустройством, обусловленным чрезвычайным изменением Республики в течение последнего века. В самом деле, Рим управлялся практически как если бы ничего не изменилось со времен ужасной войны Ганнибала и завоеваний, в которых город распространил свою власть почти на весь средиземноморский бассейн, и как если бы не должны были ничего изменить во внутреннем равновесии последствия Союзнической войны и приобретения гражданства почти всем полуостровом.

Если же Сулла предлагал подвергнуть народной апробации закон создания диктатуры, тогда как он мог бы довольствоваться простым назначением временного правителя, то не потому, что Сулла имел желание установить «народную монархию», модель которой ему подсказали греки; все немного проще, потому что эта магистратура была выходящей за рамки конституционного права одновременно в плане возможностей власти и продолжительности. Заботясь предстать скрупулезным и внимательным к конституционным императивам, исходящим из традиции, Сулла предлагал народу в некотором роде голосование закона инвеституры, предполагая доверить одному человеку конституционную власть. Этим человеком был бы, конечно, тот, кого боги отметили особым знаком, предоставляя ему все победы (хотя это и не было сказано, потому что назначение оставалось в компетенции временного правителя). И так как задача была огромной, нужно, чтобы этот диктатор мог бы располагать властью в течение более длительного времени, нежели другие диктаторы, которые имели только шесть месяцев.

Все произошло так, как предполагал Сулла: Валерий Флакк предложил на рассмотрение закон для назначения диктатора с учредительными полномочиями, то есть обязанного сформулировать законы и организовать Государство, что, естественно, содержало двойную компетенцию: лицо, которое было облечено этими функциями, могло бы не только безапелляционно принять любые регламентирующие распоряжения, направленные на приведение в порядок дел Рима, Италии и Империи, но и должно было, к тому же, предложить кодификацию политической, юридической, религиозной и экономической систем, которые бы приняли форму и значение законов, даже если эти тексты не были удостоены ратификации народом. Для голосования этой исключительной меры были созваны комиции, здесь было отмечено совпадение праздничных дней, и решение было принято единогласно.

Тогда Луций Валерий Флакк назначил на эту должность Луция Корнелия Суллу. Последний возвратился в Рим, чтобы облачиться в знаки своей магистратуры, и первым актом своей новой должности придал себе начальником кавалерии Луция Валерия Флакка. Принимая во внимание роль, которую играла эта личность во времена, когда Марий и Цинна имели власть (это было в 86 году, когда он был назначен главным сенатором), это назначение Суллы — который в то время был окружен достаточно представительными и преданными сторонниками, чтобы стать хорошим начальником кавалерии — имело смысл, который не должен был ни от кого ускользнуть: доверенная ему диктатура будет магистратурой примирения. Немедленно организованные выборы для назначения на различные магистратуры (возврат к законности должен означать приведение в действие колесиков государства) подтверждали это впечатление: конечно, на важных постах необходимо определенное число сторонников: Гней Корнелий Долабелла был выбран консулом, Луций Фуфидий, Квинт Лутаций Катулл, Секст Ноний Суфенас (племянник Суллы) были назначены в претуру; другим консулом был Марк Туллий Декула, бывший во времена Цинны, вероятно, претором. Осуществлять претуру были назначены Марк Эмилий Лепид, другой Гней Корнелий Долабелла (кузен консула) и Гай Папирий Карбон — все это личности, о которых известно было, что они имели связи с бывшими властями предержащими. Немногим более чем через месяц после кровавой победы у Коллинских ворот Рим, казалось, вступил на путь объединения.

И правда, ничто не должно было прервать этот процесс «нормализации» политических отношений: вся ответственность за волнения теперь была возложена на проскрибированных, и так как было сделано все, чтобы стереть их с лица земли, так же, как и в мире мертвых, и чтобы придать их забвению, не было никакой помехи к возврату гармоничного функционирования институтов. Впрочем, именно по этой причине закон Корнелия о врагах государства стал одним из первых распоряжений, которое диктатор предложил на голосование комиций: непременно нужно было быстро урегулировать вопрос. Он дополнил эти меры освобождением десяти тысяч рабов, принадлежавших проскрибированным: так как они стали в некотором роде его собственностью и так как ему они были обязаны своей свободой, то взяли его имя — Луций Корнелий; некоторые из них сохранили свои имена как прозвища. Эти десять тысяч новых граждан были введены в избирательные единства и организовались еще в одну «коллегию», то есть политико-религиозную ассоциацию, которая просуществовала еще двадцать лет после исчезновения диктатора: почетная запись в память об их хозяине, найденная в Минтурнах, аттестует их деятельность. В связи с некоторыми событиями, произошедшими в последующие десятилетия, встречаются то те, то другие. Первым, о ком сохранилась память, является живописная личность, на которую хотел обратить внимание судей Цицерон, защищая Секста Росция из Америи, обвиненного в отцеубийстве. Луций Корнелий Хризогон был в самом деле заметным благодаря роскоши, в которой он жил, и политическому влиянию, которое он желал иметь. Владелец роскошного жилища (здесь Цицерон определенно преувеличивает) на Палатине, где он собрал ковры, чеканные серебряные изделия, бронзу из Коринфа, купленные, в основном, в момент распродажи конфискованного имущества, он имел важный вид, когда с хорошо уложенными и испускающими аромат волосами шел по Форуму, сопровождаемый группой клиентов — римских граждан, без сомнения, падких до крох от его состояния. Он совершил оплошность, позарившись на имущество Секста Росция-отца, когда последний был убит в результате того, что был проскрибирован. Но когда люди из Америи узнали, что один из их почетных сограждан, пылкий приверженец Суллы, возможно, был проскрибирован, они направили делегацию к Сулле, находившемуся перед Волаттерами в Этрурии: Хризогон употребил все мыслимые средства, чтобы помешать этим людям пойти и рассказать свою историю Сулле, и пообещал, что вернет имущество, которое еще не было продано. Молодой Цицерон воспользовался этой зацепкой, чтобы политизировать дело, не имевшее никаких оснований таковым являться: он обвинил (принцип Qui prodest) сулланских рвачей вообще и Хризогона в частности в организации западни, стоившей жизни богатому всаднику из Америи, однажды вечером возвращавшемуся с одного обеда в городе. И таким образом он вырвал оправдательный приговор своему клиенту.