Франсуа Инар - Сулла

Итак, внимательное прочтение этого небольшого текста и беглое исследование римских реальностей приводит к выводу, что это совершенно не то, что говорит эпитафия. Сулла был пропитан греческой культурой, в которой, действительно, он мог почерпнуть очень близкую ему формулу: «Бесчестьем является позволить превзойти себя своим врагам во зле, и своим друзьям — в добре», где, во всяком случае, существительное «друг» не является синонимом существительному «сторонник». И было бы ошибкой забыть, что Сципион Африканский нашел для его могилы эпитафию, довольно близкую по смыслу, хотя и с меньшим проявлением индивидуальности, которая проявляется в сулланской эпитафии: «Здесь покоится человек, которому ни один согражданин, ни один враг не могли быть равными в том, что он им сделал».

И некоторым образом эпитафия, принятая Суллой, потому что она напрямую связана с традицией (Сципионов, вероятно), дает нам один из ключей к личности. В противоположность тому, на что претендовали некоторые ученые, несколько поспешившие взять за основу древних авторов, по отношению к которым есть некоторые основания подозревать их в пристрастности, Сулла не представляет прототип монарха, примеру которого Цезарю оставалось только последовать, создавая новый режим; наоборот, он является последним представителем аристократии, очень дорожащей традиционными ценностями, которые составляли ее величие. Все в поведении Суллы отсылает к социальной и политической практике только что закончившегося века. Если он сам считал себя отличным от нее, это было не по вопросу природы. Гражданские волнения, отметившие следующие десятилетия и закончившиеся войной между Цезарем и Помпеем, а затем пожизненной диктатурой победителя, обнаруживают предел его творчества, а провал его реставрации объясняется только основательно «реакционным» характером намерения. Конечно, он был автором огромной работы по интеграции Италии в гражданство, сопровождаемой структурной трансформацией государства (магистратур, сената); конечно, он основал чрезвычайно современный юридический инструмент; но наряду со способностью тонко чувствовать новые потребности римского Государства, он продемонстрировал доверие и привязанность к традиционным ценностям, приведшие его к передаче в руки сената сущности политической, юридической и религиозной власти, потому что сенат был для него самым верным гарантом достоинства Рима; и в то же самое время он почти заставил замолчать трибунов плебса, представленных в некотором роде ответственными за волнения, проявившиеся в течение последних лет.

В конечном счете примечателен в этом человеке контраст между личными качествами, делающими из него и правда исключительное существо, как Цезарь или Август, потому что они помогают уму ощутить требования времени, в котором он живет, и очень развитой греческой культурой, дающей безграничную веру в превосходство традиционной политической системы. Впрочем, наиболее ощутим контраст в военной области: Сулла был самым признанным полководцем в истории Рима, потому что он обладал личными качествами, дающими возможность обеспечить себе беспрекословный авторитет у войска, которое не так уж было увлечено патриотическими идеями, за которые, по утверждению традиции, были готовы умереть солдаты молодой Римской Республики. Армия под командованием Суллы пролетаризировалась, и это означало, что при полном отсутствии цели (естественно, вне добычи) она проявляла сугубую инертность, соизмеряя свои усилия с объемом учитываемой наживы; и это была армия, развившая также корпоративный дух, обнаруживающий глубокую солидарность (включая мертвых) и требующий особую фамильярность со своими офицерами под страхом полной неэффективности командования. Однако ему, истинному аристократу, быстро удалось завоевать репутацию в этом теперь закрытом обществе (все больше и больше отделявшемся от гражданского общества) легиона. Сначала репутация основывалась на бесспорном военном умении — и практика быстро научила, что ему можно доверять не только в стратегии, но и в тактических вопросах: операции Союзнической войны выделили его исключительный дар в этой области.

Но эти кампании также во всю мощь продемонстрировали второе основное качество полководца: его личное участие в сражении и личную храбрость, которую он умел показать. Знаменитый эпизод при Орхомене, когда он изменил опасную ситуацию, выйдя в первую линию, произвел большое впечатление на легионы и немало способствовал повышению его авторитета, опиравшегося, кроме того, на его качество беспристрастности, человечности и даже приветливости; и сверх того он давал подтверждение своего темперамента, начиная с африканской кампании, когда он служил под началом Мария. Наконец, он был обладателем такой удачи, о которой не мог никогда и мечтать ни один предшествовавший ему великий полководец. Итак, при рассмотрении событий десятилетия 90–80 годов ясно, что было мало магистратов (даже «народных»), которые могли бы похвастать обладанием всеми этими качествами. Вспомним, что «великий» Цинна был убит во время мятежа своих «марианских» войск, так же как и Гай Папирий Карбон — своими бывшими «сулланцами». И потом, если взять пример в среде сторонников Суллы, Луций Лициний Лукулл, занимавшийся делами Востока после исчезновения диктатора, сначала добивается блестящих успехов в войне против Митридата, но так как он совершенно не потворствовал грабежу, почти не занимался удобствами войска, заставив его провести зиму преимущественно в лагерях (а не в городах), и вообще афишировал стремление не придавать слишком большого значения солдатне, которую стремился подчинить жесткой дисциплине, довольно быстро оказался неспособным заставить свои легионы подчиниться и потерял все преимущество от своих побед до дня, когда стало необходимо поднять его, чтобы избежать поражения. Вспомним также, что легионы консула Луция Корнелия Сципиона, обладателя законной власти, в 83 году предпочли в полном составе перейти на сторону Суллы и что два года кампаний, последовавших за возвращением мятежного проконсула в Италию, отмечены бессчетными изменами в стане его противников. Но самым значимым, без сомнения, является то, что эти возвращавшиеся с Востока солдаты, нагруженные трофеями, не выбрали возвращения к себе, как только оказались на италийской земле; они не только не покинули своего полководца в восстановлении его достоинства, но приняли лишения и опасности двух дополнительных лет кампании, в которой им не на что было рассчитывать, даже тогда, когда законные власти побуждали их покинуть генерала, объявленного врагом народа.

Итак, нельзя обвинить Суллу в использовании или провоцировании военного института клиентелы, чтобы навязать исключительную власть. С этой точки зрения очень знаменательно, что назначение на диктатуру было достигнуто в то время, как он хотел отвести войска от Рима. В этом же смысле нельзя думать, что созданные им колонии в целях разместить ветеранов имели политический вес, если и на самом деле они были размещены на изначально враждебных территориях, то это по совсем простой причине: именно здесь были конфискованы самые большие площади территории; если была задача заполнить Италию верными сторонниками, то не очень понятно, почему это не коснулось Самнии и почему создали колонию на Корсике. Предположить, что он хотел «сулланизировать» Италию, — это признать за ним отношение с народом и с армией, которое такой человек, как он, был не способен иметь. Цезарь, обращаясь к своим солдатам, называл их «соратниками по оружию»; Сулла продолжал обращаться к ним традиционно: «римляне» или «граждане».