Альфред Крофтс - История Дальнего Востока. Восточная и Юго-Восточная Азия

Продукция долины Янцзы начала прибывать в большом количестве на пристани Шанхая. В 1855 г. более 400 пароходов вошли в порт или вышли из него. Два года спустя зарубежная торговля Шанхая достигла 65 миллионов долларов, что составило половину объема торговли империи.

Об опиуме почти ничего не говорилось в договорах. Наркотрафик оставался нелегальным и рассматривался как контрабанда в открытых портах. Однако рядом с Гонконгом с прибывавших кораблей грузы перемещались на быстрые катера, которые заходили в почти каждую деревню вдоль побережья. Потребление «небесного наркотика» составляло в 1850 г. уже половину того, что потреблялось до войны.

Положение маньчжурского правительства, когда император Даогуан умер в 1850 г., было менее прочным, чем когда-либо. Престиж армии был утрачен в «опиумной войне». Судебные офисы открыто продавались. [176] В 1711 г. Канси издал указ о том, что в дальнейшем не будет увеличения налогообложения земель. Нехватка доходов вынудила правительство искать новые источники пополнения казны, включая продажу офисов. Перенаселенность сокращала долю каждого человека в национальном продукте. Три четверти всех крестьян были безземельными, и они готовы были искать пропитания бандитизмом. Объем внутренней торговли уменьшался из-за отсутствия серебряных монет. Из всех кандидатов на экзаменах гражданской службы только один из пятисот получал должность, и многие из остальных присоединялись к массе недовольных интеллектуалов. Быстро росла численность тайных обществ, и произошел всплеск издания политических памфлетов. К 1850 г. все признаки предвещали революцию.

В заключительных номерах Chinese Repository в начале 1851 г. отмечается устойчивый характер восстаний в горных районах дальнего юга. Появился и лидер — Хун Сюцюань, младший сын в семье из народности хакка, чьи предки мигрировали с севера восемь веков назад. Хун три раза проваливался на провинциальных экзаменах. В 1843 г. в возрасте двадцати девяти лет он слушал проповеди одного протестантского миссионера. Спустя четыре года он получил христианское образование, и со временем создался культ Хуна как младшего брата Христа. [177] Миллионы китайцев считали его третьим лицом Троицы, заменив им Святой Дух, смысла которого китайцы совершенно не могли понять. Начав восстание в 1851 г., Хун возглавил 30-тысячную армию крестьян, углежогов, грузчиков, работавших на суше. Они противостояли полумиллионным правительственным войскам в двух южных провинциях, но многие в них были наркоманами, и их офицеры не прошли обучение.

За восемнадцать месяцев после апреля 1852 г. мятежники достигли долины Янцзы, покрыли по реке и вдоль реки расстояние в четыреста миль (644 км), послали летучий отряд на север к окрестностям Тяньцзиня — они продвинулись на расстояние в две тысячи миль (3220 км) по сердцу империи. После падения Нанкина Хун официально провозгласил себя в древней южной столице императором династии Тайпин («Великого благоденствия»).

До 1854 г. имперские войска не одержали ни одной победы. Если бы Небесный император сразу бы двинул маньчжуров из Пекина или занял Шанхай с его большими доходами от таможенных пошлин, его власть была обеспечена. [178] Шанхай на время оказался под властью ветви тайного общества триады. Тайпины и тайные общества мало доверяли друг другу. Хун соглашался с частью девиза общества триад «Долой Цинов!». Однако он не желал рассматривать вопрос о восстановлении Минов. Он не хотел брать в союзники тех, кто не придерживался христианского учения. Сначала иностранцы были склонны считать повстанцев единоверцами. Шанхайские добровольцы даже отогнали маньчжурскую армию от места, где та разбила лагерь. Тайпины представляли себя националистами. За отмену ими ношения косичек их прозвали «длинноволосыми повстанцами». Они уничтожали маньчжуров везде, где их обнаруживали. К китайцам они относились с уважением и обещали регулярное перераспределение земли в случае необходимости. Некоторые ученые находили в учении тайпинского движения возвращение к некоторым из доктрин Ван Аньши.

Существуют предположения о христианском влиянии, проявлявшемся в запрещении опиума, азартных игр и полигамии. Тайпинские войска пели гимны и почитали Троицу. Женщины получили полное равноправие, и в войсках имелись отдельные, специальные женские формирования. Чиновничество рекрутировалось путем проведения экзаменов, но тесты имели «практический характер» и иногда включали вопросы по Библии. Во время продвижения на север мятежники соблюдали превосходную дисциплину: они уважали частную собственность. Тайпины смело передвигались, овладели стратегией обхода сильных позиций противника и совершали диверсионные атаки. Однако потеря лучших полевых командиров ослабила «крестовый поход». Сам Хун обосновался в Нанкине, занимался пустой тратой времени, практиковал даосистскую магию [179] Разрушение Фарфоровой пагоды в Нанкине, самое большое преступление восставших в области культуры, было осуществлено под предлогом, что геомантические влияния ( geomancy — предсказание с помощью географических особенностей местности или фигур или линий; определение дано по одному из толковых словарей английского языка. — Пер. ) башни были неблагоприятными для тайпинов. и заполнил свой дворец наложницами.

Как китайцы и опасались во время заключения Нанкинского договора, контакты между ними и белыми породили ряд дипломатических инцидентов. Однажды после нападения толпы на миссионеров вблизи Шанхая консул ее величества сэр Гарри Паркс закрыл путь рисовой флотилии из Великого канала. Так как пираты постоянно занимались своим ремеслом вдоль юго-восточного побережья, иностранные корабли начали предлагать эскортировать под своими национальными флагами обеспокоенных китайских купцов. Сначала практика конвоирования имела честный и справедливый характер, но она превратилась в рэкет, когда иностранцы требовали платить им по грабительским ценам и грабили тех, кто отказывался покупать защиту. Многие китайцы, владевшие джонками, действовавшие из Гонконга, регистрировали их как английские суда, претендуя, находясь под «Юнион Джек», на привилегии иностранного статуса.

Фактории Кантона оставались за пределами стен, но город, наполненный демобилизованными войсками и людьми в век недоверия и подозрения, по-прежнему относился враждебно к белым нациям. В течение четырнадцати лет после «опиумной войны» ни один иностранец не был допущен в город.