Валерий Шамбаров - Царь грозной Руси

Прежде чем рассматривать новую эпоху в жизни царя и России, нам с вами целесообразно еще раз разобрать, какими свидетельствами руководствоваться? Ранее уже упоминалось, что источники, рассказывающие об Иване Грозном, весьма отчетливо разделяются на две противоположных группы. Первая — описывающая повальные казни, ужасы, моря крови. Все авторы, сообщавшие такие сведения, хорошо известны. Об одном говорилось уже предостаточно — Курбский. Перечислим и других:

Таубе и Крузе — два ливонца, которые сперва изменили своей родине, служили шпионами у царя, потом стали шпионами у Сигизмунда. Шлихтинг — поляк, тоже дважды изменник. Попав в плен, стал служить русским, потом перекинулся обратно к королю и так же, как Таубе и Крузе, добросовестно отработал пропагандистский заказ. Штаден — немец, наемник, перешел к русским, был опричником, затем удрал на Запад и представил императору планы нападения на нашу страну. Впрочем, мемуары Штадена вообще сомнительны, они откуда-то всплыли лишь в XIX в. и могут быть подделкой. Еще один автор — итальянец Гваньини, сам он в России не был, служил у Сигизмуда комендантом Витебска, а информацию собирал, опять же, от перебежчиков. Не был в России и пастор Одерборн, он профессионально занимался пропагандой. Но уж он-то наворочал столько откровенной лжи, что большинство историков, независимо от их отношения к фигуре Ивана Грозного, признают работы пастора недостоверными и его «данными» не пользуются.

Источником, подтверждающим опричный террор, считается и так называемый «синодик опальных». Именно «так называемый» — потому что никакого документального «синодика» на самом деле не существовало и не существует. Просто С.Б. Веселовский обратил внимание, что в заупокойных поминовениях, которые царь подавал в монастыри, фигурируют имена казненных. Эту работу продолжил Р.Г. Скрынников, и в данном случае замечательного историка явно подвела предвзятая позиция по отношению к царю. По собственному признанию, он реконструировал «синодик», собирая по разным монастырям обрывки грамот XVII–XVIII вв, которые предположительно являются копиями синодиков Грозного.

Что ж, Иван Васильевич, даже и отправляя преступников на казнь, считал своим долгом поступать по-христиански, не держать на них ненависти и молиться об их душах. По понятиям и психологии XVI в. это было отнюдь не мелочью и не формальностью. Но он заказывал поминовение не только казненных, а и других наказанных, умерших в заключении, ссылке. Наконец, вспомните сами себя — неужели вы, подавая в храме записку об упокоении, перечисляете лишь тех людей, кого наказали или обидели? Скорее, тех, кто был вам близок. Точно так же и царь поминал людей, которых любил и почитал. В «реконструкции» все эти категории смешались, и сам «синодик», составленный из разрозненных клочков, никаким доказательством являться не может.

Существуют ли источники противоположного свойства? Да сколько угодно! Допустим, мы даже не будем брать в расчет официальные летописи, как пропагандистские и тенденциозные (хотя всех авторов, названных выше, можно квалифицировать сугубо как пропагандистских и тенденциозных). Но, например, Михалон Литвин, невзирая на то, что был патриотом своей родины и врагом России, очень высоко оценивал правление Грозного, ставил его в пример литовским властям. Писал: «Свободу защищает он не сукном мягким, не золотом блестящим, а железом, народ у него всегда при оружии, крепости снабжены постоянными гарнизонами, мира он не высматривает, силу отражает силою, воздержанности татар противопоставляет воздержанность своего народа, трезвости — трезвость, искусству — исскусство».

Англичане Ченслер, Адамс, посол Дженкинсон, неоднократно гостившие в нашей стране в 1550–1560-е гг., также отзывались об Иване Грозном восторженно, отмечали любовь подданных к нему. Венецианский посол Фоскарино писал о нем как о «несравненном государе», восхищался его «правосудием», «приветливостью, гуманностью, разнообразностью его познаний» и отводил ему «одно из первых мест среди властителей» своего времени. Добавим и отзывы итальянцев Тьяполо, Тедальди. А венецианский посол Липпомано посетил Москву в 1575 г., после опричнины. Но ни о каких «зверствах» он не упоминает, наоборот, высоко ставит справедливость царя, «праведный суд». Никаких ужасов не заметил и немец фон Бухау, бывавший в России в 1576 и 1578 гг., сообщал о ее хорошем устройстве и управлении.

Есть и иные свидетельства, косвенные. Дважды, в 1572 и 1574 гг. (после опричнины!) литовские паны и шляхта выдвигали кандидатуру Ивана IV на выборах короля. Жили рядом, хорошо знали, что делается в России. И сочинения Курбского, конечно, читали. Уж наверное, не пожелали бы себе на голову кровавого «тирана». Стало быть, представляли, где правда, а где пропагандистская брехня. И еще важное свидетельство. Во время одного из перемирий православный посол Гарабурда попросил у царя текст Библии. Дело в том, что рукописное Священное Писание в то время существовало в виде отдельных книг. И лишь в России Новгородский архиепископ Геннадий собрал их воедино, а при св. Макарии тексты были выверены, выправлены. Иван Грозный удовлетворил просьбу, Гарабурда увез великую ценность, и в 1580–1581 гг. в Остроге была издана первая печатная Библия на славянском языке. В предисловии отмечалось, что рукопись получена «от благочестива и в Православии изрядно сиятельна государя и великого князя Ивана Васильевича Московского» .

Да одно лишь это свидетельство перечеркивает всю клевету! Издавал Библию князь Константин Острожский. Не подданный царя, льстить ему было незачем. Он был поборником Православия, но считал, что противостоять католицизму можно в рамках польских «свобод». Библия как раз и служила этой цели, а ссылка в предисловии должна была повысить авторитет издания. Кто стал бы читать священную книгу, если она открывается со лжи? То есть и Острожский, и потенциальные читатели прекрасно знали: это не ложь, а правда.

Но историки XIX в. приняли за «истину» первую, клеветническую группу источников, совершенно игнорируя вторую. А чтобы представить ужасы более впечатляющими, подтасовывали вместе людей, наказанных в разные годы за разные преступления. У Карамзина получились «первая эпоха казней», «вторая эпоха казней». Подхватили иностранные, советские авторы. Наложились манипуляции с «синодиком опальных». Добавилась и терминологическая путаница. Потому что в XVI в. слово «казнь» вовсе не обязательно подразумевало смерть. Оно означало любое наказание. Писали «казнити смертию», но в «Домострое» и прочих источниках выпороть ребенка или слугу тоже обозначалось словом «казнити» [29, 30].