Валерий Шамбаров - Царь грозной Руси

Мало того, Россия выражала готовность заключить «вечный мир». А эта проблема тоже была давней и непростой. Польские короли все еще считали «своими» русские земли, отобранные у них предками Ивана Васильевича. Но и московские монархи, приняв титул государей Всея Руси, объявляли себя преемниками великих князей Киевских. То есть выступали наследниками земель Древней Руси, захваченных поляками и литовцами. По данному поводу шли постоянные споры, и именно из-за этого между Россией и Литвой заключались только временные перемирия. Теперь же было объявлено, что царь ради братского союза готов «поступиться своими вотчинами», отказаться от наследственных прав на Белоруссию и Украину. Это предложение также вызвало среди литовцев немалую радость. Устранялся повод к конфликтам, можно было не опасаться грядущих русских вторжений.

Король, казалось, был просто счастлив. В Москву поехали ответные делегации. Произносились пылкие речи о «христианском братстве», о родстве народов двух стран. Сигизмунд в своих письмах к Ивану Васильевичу рассыпался в выражениях любви, соглашался на союз, обещал прислать полномочное посольство для его заключения. Но это было не более чем ложью. И ложью преднамеренной. Как выяснилось чуть позже, король был вовсе не заинтересован в крушении Крыма. Ханство считалось необходимым противовесом России (литовские вельможи проболтались об этом русским послам) [138]. Да, татары разоряли Литву. Но они угоняли простых мужиков, баб, девок — а много ли стоят судьбы каких-то крестьян в большой политике? Зато татар можно было использовать против русских. Уступать царю Ливонию Сигизмунд и подавно не собирался. Его послы в Москве всего лишь убаюкивали бояр, пускали пыль в глаза. Приезд полномочных делегатов для заключения союзного договора откладывался под разными предлогами — а в это же время король заключил тайный союз с Девлет-Гиреем.

Велись секретные переговоры с ливонцами, шведами. К альянсу примкнул германский император — он согласился отдать Ливонию «под защиту» Сигизмунда. Активную дипломатическую поддержку королю оказал папа римский. А эмиссары Ватикана в Литве и Польше принялись готовить почву для их полного объединения. Это сулило двойную выгоду — Литва, где большинство населения исповедовало Православие, попадет под контроль католиков-поляков, а царь столкнется с общими силами выросшей державы. Против нашей страны составлялся грандиозный международный заговор. А в случае наступления на Крым по планам Адашева и Сильвестра в войну втягивалась еще и Турция. По сути Россия шла в расставленную для нее ловушку! Что это было со стороны «избранной рады»? Головокружение после прошлых побед? Легкомыслие? Грубые дипломатические ошибки? Или…?

Протестантские учения становились знаменем самых разных политических сил. В Нидерландах кальвинизм пришелся по душе купцам, ростовщикам, предпринимателям — ну еще бы, если обогащение признавалось «богоугодным» делом. А во Франции идеи Кальвина подхватили аристократы. «Избранными» они объявили, конечно же, себя, а теории «общественного договора» позволяли не повиноваться королю и отстаивать собственные «свободы». К кальвинистам (во Франции их называли гугенотами) присоединялись сепаратисты, не забывшие, что их провинции были самостоятельными государствами. Добавлялись крестьяне и горожане, недовольные ростом налогов. Преследования не помогали. Аристократы при этом оставались неприкосновенными, зато Диана Пуатье по своей жадности наложила лапку на имущество, конфискованное у протестантов, и начались казни невиновных богатых людей. Диана и сама любила смотреть, как их сжигают, это возбуждало стареющую фаворитку.

В ответ нарастало возмущение. Однажды Генрих II (конечно, вместе с Дианой) посетил Парижский парламент, предполагалось — «ознакомиться с настроениями» подданных. И депутат Анн дю Бур осмелился высказать недовольство репрессиями невиновных, намекнул на «супружескую неверность». Король вспылил, велел арестовать дю Бура, а на суде объявил, что желает увидеть, как тот «будет жариться на костре». Это предрешило приговор, дю Бура спалили. Да и как можно было обличать «неверность», если даже королева вынуждена была жить «втроем» и улыбаться любовнице мужа? Ее функции органичивались рождением детей, да и то их отбирали у матери, отдавали на воспитание Диане и Гизам.

Екатерину Медичи постоянно унижали. На одной из церемоний с нее сняли корону и положили на подушечку к ногам фаворитки. А после ужина король отсылал супругу спать. Говорил: «Вы, вероятно, устали, я не требую, чтобы вы оставались с нами». Дальше развлекались без нее. Страсть тридцатилетнего Генриха к пятидесятилетней красавице принимала совершенно нездоровые формы. Он так восхищался Дианой, что демонстрировал друзьям ее тело, благоговейно трогая самые достопримечательные места — чтобы и другие оценили [12]. Она милостиво дозволяла эти «шалости». Отчего не дозволить, если тут же можно выпросить еще один замок или назначение «своему» человеку? А королева терпела. Понимала, что попытки протестовать только ухудшат ее положение. Но она ненавидела фаворитку, жутко завидовала ей и ревновала. Подглядывала за забавами мужа, приказывала служанкам проделать дырочки в стенах. Пыталась понять секреты, которыми Диана приворожила короля. Ничего такого не узнала, но у нее болезненным увлечением стало само подсматривание.

А в 1552 г. к Генриху II обратились немецкие князья из Шмалькальденской лиги. Казалось бы, мир в Пассау, закрепивший их право исповедовать лютеранство, должен удовлетворить их. Не тут-то было! Они задумали посильнее подорвать позиции своего императора и натравить на него Францию. Попросили денег для борьбы с Карлом V, а за это отдавали Генриху епископства Мец, Туль и Верден. С юридической точки зрения предложение не лезло ни в какие ворота. Ведь епископства князьям не принадлежали. Чтобы получить их, требовалось их завоевать. Французскому королю, который считался непримиримым врагом протестантов, нужно было вступить в войну на стороне протестантов!

Но… Мец, Туль и Верден располагались в Лотарингии, должны были попасть во владения Гизов, и Диана Пуатье горячо поддержала князей. А раз так, загорелся и король. Повелел собирать армию и лично решил возглавить ее. При этом фаворитка круто перешерстила командный состав, отдав все руководящие посты Гизам и прочим своим приятелям. Но оставлять любовницу вместо себя в столице король счел все же неудобным, назначил регентшей жену. Хотя править она должна была вместе с хранителем печати Бертраном — ставленником Дианы. Впрочем, все прекрасно понимали, кто на самом деле имеет власть. Когда на северных границах закипели бои, Пуатье захватила роль начальницы верховного штаба. Занялась вопросами комплектования, вооружения, снабжения войск. И полководцы в самых угодливых тонах обращались к ней с просьбами о деньгах, боеприпасах, подкреплениях.