Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)

То, что говорила и обещала жрица, а также вид злосчастной расписки подействовали на Фения так убедительно, что он, успокоившись, уже не видел в посвящении дочери ничего страшного. Быть воспитанницей, посвященной храму, а затем его жрицей совсем не так плохо, если представить другую перспективу разорения, рабства, а для дочери участь наложницы противного танаита.

- Ну что ж,- жалостливо протянул Фений,- я верю, что ты добрая женщина и желаешь мне добра, а дочери моей - счастья. Пусть Афродита Пандемос будет нашей посредницей. Она накажет тебя, если ты обманешь меня. У меня нет другого выхода... я согласен.

На лице Синдиды расплылась самодовольная улыбка. Она облегченно вздохнула и, снисходительно кивая головой, протянула с тем особенным елейно-лицемерным оттенком в голосе, какой свойствен лишь служителям культа:

- Истина проникла в твой темный мозг, богиня просветила тебя незримо. Я знала, что ты доступен истине. Поверь, друг, что я била бы огорчена, узнав о крахе всей твоей семьи и полном твоем разорении. Теперь ничего не бойся.

- Дай мне расписку,- взмолился Фений,- ведь дело-то решено!

- Получишь, получишь, мой милый,- ответила тем же тоном жрица, пряча документ в бездонные тайники своего платья,- но тогда, когда девушка послужит богине, а затем Афродита через откровение передаст, довольна ли она ею, а потом ты, придешь в храм и всенародно посвятишь дочь свою вечному служению богине.

- Но они меня разорят раньше этого! Они же придут сегодня или завтра! Кто заступится за меня? Сила, а значит, и закон в их руках.

- Гони в шею! Без расписки их иск - грубое вымогательство, за которое они ответят. А расписка-то - вот она!

Синдида с торжествующим смешком похлопала себя ладонью по необъятному бюсту.

- А девушку отправляй со мною сейчас же, я ее так спрячу, что Форгабак и не догадается, куда она девалась.

- Но что мне делать, если Форгабак явится с агораномами?

- Я скажу старшому рыночных людей Атамазу, и он пришлет воинов, которые станут на страже твоего дома именем всех богов боспорских. Пусть попробует Форгабак потягаться со мною. А расписки у них нет и не будет!..

С этого дня Притира исчезла под сводами старого храма, присоединившись к другой пленнице, в которой она с изумлением узнала опозоренную богачку Гликерию, родственницу всесильного Саклея.

3

Посольство Саклея в Неаполь не было продолжительным. Он возвратился довольно скоро, зная, что его с нетерпением ждали в царской ставке. От его усилий могло зависеть, куда повернет свои орды Палак,- на Херсонес или против Боспора.

Старик даже не заехал домой, поспешил во дворец. Он привез успокаивающие вести. Палак был намерен повторить ошибку прошлого года и опять собирался штурмовать Херсонес. Это сообщение вызвало вздох облегчения у царя и его приближенных. Война со Скифией если не исключалась полностью, то оттягивалась на неопределенное время.

Но как Саклей, так и Перисад хорошо понимали, что хотя опасность вторжения скифов несколько отодвинулась во времени, но в сердце Боспора продолжает зреть и разрастаться недовольство. Городские рабы и крестьяне готовы начать беспорядки. Небывалое напряжение грозило взрывом. Гидра рабского бунтарства продолжала жить и действовать.

В акрополе не хватало единства. Саклей с горечью и гневом убеждался, что личные происки царицы против него возобладали над интересами государства. По ее вине оставались несхваченными многие из подозрительных рабов. Она сумела убедить даря в своей правоте, унизить в его глазах дочь Пасиона я этим опорочила и его, Саклея, доброе имя. Царь опять во всем соглашался с Алкменой, не понимая истинного положения дел. А рабский заговор оставался нераскрытым.

"Кого боги хотят погубить - у того они отнимают разум",- думая старик.

Исполненный досады, озабоченный, он вернулся в свой городской дом, заранее зная, что его ждет здесь. Алцим с трепетом встретил отца, так как был уверен в его немилости. Несколько дней назад он, упав перед царицей ниц, заплатил за Гликерию сказочную цену и взял девушку в отцовский дом. Таких денег никогда не платили за рабынь, даже более красивых, чем дочь Пасиона. Как бесновался Олтак! Он тоже хотел приобрести Гликерию. Но царица с демонической улыбкой отказала ему, приняв от Алцима шкатулку полированного дерева, наполненную золотыми монетами.

Теперь Гликерия в своей комнатке в верхнем этаже дома, ей служит верная Евтаксия. Алцим много раз пытался поговорить с девушкой по душам, но всегда наталкивался на холодное молчание и полную замкнутость новообращенной рабыни.

Ожидая отца, Алцим вслушивался в тишину дома, вздыхал и сжимал в руке большой железный ключ от "ее" комнаты, спрашивая себя в сотый раз - как отнесется в его поступку отец? И предчувствовал самое плохое. Но что бы ни было, он не откажется от девушки, так как не верит в ее вину, горит к ней страстью и хочет взять ее в жены!

Когда влюбленный юноша увидел отца, он упал перед ним на колени и протянул к нему руки, весь в слезах.

- Не суди меня строго, отец!.. Я выкупил Гликерию!.. Она невинна!..

- И я думаю, сын мой,- просто ответил старик, стараясь поднять коленопреклоненного сына,- что Гликерия не для любви проникла в склеп Никомеда, хотя такой любви не исключаю. Встань, Алцим! Ты правильно сделал, что выкупил ее.

- Отец! - воскликнул Алцим в избытке чувств. Слезы текли по его угловатым скулам.- Отец! Я знал, что ты мудр и справедлив!.. Я хочу немедленно освободить Гликерию и женюсь на вей!

- С освобождением спешить не будем, никуда она от нас не уйдет. Поэтому и с женитьбой нечего торопиться. Где ключ от ее комнаты?

- Вот он.

Старик ваял ключ и заботливо спрятал его на груди.

Вечером он допрашивал девушку в присутствии сына с той особой ласковой строгостью, в которой чувствовался и снисходительный опекун и взыскательный хозяин, свободный распорядиться жизнью и смертью своей рабыни.

- Скажи мне, дочь моя,- обратился он к ней мягко и вкрадчиво,скажи со всей откровенностью, как перед алтарем богов: зачем ты встретилась с Савмаком в склепе, в этом нечистом и недостойном месте? О чем говорили вы, кто еще был там?.. Для твоего здоровья и восстановления доброго имени важно твое признание. Мне уже хорошо известно, за каким делом собирались там ослушники и бунтари. Этот презренный раб Савмак все сказал на пытке.

Девушка стояла строгая и молчаливая. Она словно зябла и куталась в шерстяное покрывало, смотря куда-то в сторону чужими глазами. Она исхудала, глаза стали больше, черты резче. Но такая она еще больше западала в сердце Алциму. Юноша следил за каждым ее жестом умоляющими глазами.

- Все сказал? - вздрогнула она, испытующе уставившись в хитрый лик Саклея.- Что он мог сказать?