Виталий Полупуднев - У Понта Эвксинского (Том 2)

У Оронта засосало под ложечкой и так захотелось выпить, что он застонал.

- Отстань, не смущай меня, пока я не сломал тебе челюстей!

- Я плачу за угощение и выпивку и не потребую от тебя ни гроша.

- Да?.. Ты удивляешь меня, Форгабак. Ты - угощаешь за свой счет? Ты, который готов за половину золотого продать отцовскую могилу!

- Ну, ну! Я никогда не был таким скупцом, как ты думаешь, а для друга готов на все. Хе-хе!

Через несколько минут они сидели в обществе стареющей Синдиды. Форгабак наливал из кувшина в кружки темно-красную влагу. Оронта трясло от нетерпения. Перелив в свою утробу половину кувшина, он почувствовал, как тепло и ощущение блаженства приятными волнами прошли по телу. Обостренная ясность в голове сменилась более мягким голубым туманом, сквозь который жизнь показалась ему совсем не такой уж никчёмной, а Форгабак - куда более добрым малым, чем полчаса назад.

- Так, говоришь, боги не забыли меня?

- Как они могут забыть того, кто приносил им ранее богатые приношения!

- Я не понимаю - откуда ты взял это?

Форгабак издал горлом какое-то квохтанье, потирая руки.

- Видишь ли,- сказал он,- ты был прав, говоря, что я человек расчетливый и люблю получать выгоду. Все это верно. Но сейчас я хочу предложить тебе одно пустяковое дело, которым ты оплатишь мне за добрую весть. Не за вино, нет. Это угощение друга. Уверен, что ты еще неоднократно угостишь меня в недалеком будущем, и я, не стремясь к этому, опять окажусь в барыше...

Оронт хотел нахмуриться, но расхохотался. Вино не располагало к мрачным мыслям. К тому же он, как многие пьяницы, был не очень щепетилен в делах чести, а в глубине души покладист и беззлобен.

- Говори, я слушаю.

- Ты знаешь хозяина мастерской Фения?

- Ого! Вчера я был в его лавке, но он вытолкал меня за двери. Скотина! А ведь отец его разбогател благодаря моему покойному деду Гермогену. Из подмастерьев стал хозяином. Помню, я был мальчишкой, когда отец этого мерзкого Фения приходил к деду и кланялся ему до колен. Сейчас же Фений я вспоминать этого не хочет!

- Хе-хе!.. А известно ли тебе, что отец Фения остался должен твоему деду за взятое зерно, а также за помощь деньгами?

- Известно, помню об этом,- уныло отозвался Оронт,- но ведь никаких расписок не сохранилось.

- Пусть так. Но я доподлинно знаю, что расписка была. Ты сам показывал ее мне. Ты, видимо, утерял ее.

- А ты нашел эту расписку? - встрепенулся бывший откупщик.

- Нет, не совсем,- уклончиво ответил Форгабак,- но если бы мы ее разыскали, то могли бы взыскать с Фения не только долг, но и законные проценты за двадцать лет. Это получилось бы столько, что, будь Фений втрое богаче, он не смог бы расплатиться с тобою. Тогда ты был бы вправе через суд признать имущество Фения своим, а самого Фения и его семью продать в рабство. У него есть дочь Пситира и трое мальчишек. Продать их понтийским купцам - и то уже кошель с деньгами!

Опьяневший Оронт оживился и с некоторым удивлением оглядел Форгабака, словно впервые видя его.

- Но расписки-то нет!

- Жаль, но пока ее и не надо. Для начала я сделаю так, что Фений узнает, будто ты похваляешься, что нашел расписку. Понял? И посоветую ему не поднимать скандала, а дать отступного. Это обеспечит тебе ежедневно еду и вино. А потом ты получишь указание, как действовать. Но ты должен дать слово, что, когда овладеешь имуществом Фения, выплатишь мне двести серебряных монет. А?

- Гм... Это заманчиво!.. Я согласен, старый хитрый хорек! Я давно знаю, что ты заглядываешься на Пситиру. У тебя в голове сидит демон зла и коварства.

- Но ты должен вначале выполнить одно поручение.

- Давай твое поручение, согласен и на это.

- Хорошо. Слушай внимательно. Во время сегодняшнего моления единому богу ты должен пробраться на кладбище и спрятаться в кустах около склепа Никомеда Проклятого.

- О, нечистое место!

- Не пугайся. Не демоны слетятся туда, а заговорщики. Среди них царский раб Савмак и еще кое-кто. Эти ребята собираются для тайной гулянки. А может, и для чего похуже. Как увидишь их, так сразу иди обратно к ограде, я буду ждать тебя. Вот и все.

- Понял... А на кой демон тебе эти парни? Свяжешься с ними получишь дубиной по голове. Этот Савмак не из трусливых.

- Для чего - не твое дело. И не мое. Это царское дело. И держи язык за зубами, а то не только не получишь денег Фения, но и головы своей не снесешь.

- Не пугай меня, старая крыса. Я пошел.

- Будь осторожен. Все нужно проделать так, чтобы не привлечь внимания молящихся. Если начнется потасовка, они разорвут тебя, как котенка, да и мне не унести ног.

Оронт осторожно поднялся из-за стола, взял остатки лепешек и луковицы и сунул их себе за пояс.

Они расстались.

4

Разные люди по-разному интересовались в это утро собранием фиаситов. Если одни шли на него исполненные благочестивых настроений, то другие прятали под плащами кинжалы. Юркие соглядатаи спешили примкнуть к шествию молельщиков, шарили глазами, подслушивали. Кто-то брел из простого любопытства, а иному представлялась возможность вытащить чужой кошелек. Незаметно, стороной приближались стражи с мечами, без копий, стараясь не привлекать внимания народа.

Среди серой толпы затерялась и Гликерия. Она в своем черном плаще вполне могла сойти за фиаситку единого бога. Увлекаемая потоками разномастного люда, она прикрывала лицо краем плаща, боясь, что ее узнают.

Девушка оказалась здесь в результате внезапного решения, возникшего сразу, как властный приказ сердца, которому противиться невозможно.

Она вся дрожала от возбуждения, охваченная лихорадкой спешки, томимая страшным опасением опоздать.

Внутренняя тревога нарастала, когда Гликерия прислушивалась к гомону толпы, ее негромкому, но могучему голосу. Казалось, сейчас произойдет нечто необычное, может даже страшное, хотя она не могла представить, что именно. Она протолкалась между рядами поющих фиаситов в воротах города и не без трепета ступила на пыльную дорогу, что змеилась между полосками увядшей травы, по краю тучного поля пшеницы. Волнение ее усилилось, когда она приблизилась к месту сбора молящихся возле кладбища.

- О спаситель, приди, мы ждем тебя!.. - словно рыдание, лились звуки нестройного гимна, они щемили душу, то тихие и жалостливые, то исступленно-громкие, как вопли утопающих.

Гликерия схватилась за сердце и прислонилась к каменному столбу у дороги. Надрывное пение напоминало ей и плач над гробом, и грозную клятву над трупом убитого вождя. С болезненной отчетливостью пришла в голову мысль о смерти отца, вспомнились его похороны, тризна на его могиле и заунывные песнопения. Отец лежал неподвижный, с восковым, заострившимся лицом. А сейчас предстоят опять чьи-то казни, опять трупы, обескровленные, мертвые лица, запечатлевшие страдания и безмолвные упреки. Кому? За что?..