Пьер Декс - Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932

Разрыв с Дада углублялся, и Рибмон-Дессень иронически подчеркнул, что «несколько организаторов вынесли на голосование драконовские меры, имеющие целью задушить в зародыше всякую попытку срыва мероприятия: строгий регламент на выступления, вмешательство полиции в случае намеренных беспорядков и т. д.». Тцара отдалялся все больше и больше. Думая успокоить его предложением войти в комитет первых подписантов, Бретон получил отказ: «Я предпочитаю сидеть спокойно, чем поощрять акцию, которую считаю вредной для поиска нового, — я слишком его люблю, даже если оно принимает форму безразличия. Не пытайтесь истолковать это иначе и примите уверения в моих добрых чувствах».

Однако не обошлось без манифеста «Ветеранов Дада», который Тцара дал подписать Элюару, Ман Рею, Арпу и, что довольно странно, кубистам Метцингеру и Зад кину.

Бретон не смог сдержаться. Он провел через комитет (Полан отсутствовал) предупреждение «против действий лица, известного как создатель «движения», пришедшего из Цюриха, которое не имеет смысла называть иначе и которое сегодня уже не имеет никакого реального воплощения… Мы не позволим, чтобы судьба мероприятия зависела от расчетов обманщика, жаждущего рекламы». Конгресс потонет в этой буре, она же разметает группу друзей Бретона. К Элюару, перешедшему на сторону Тцары, примкнули Френкель, Бенжамен Пере и Жак Риго. Непредсказуемый Кокто [72] Жан Кокто (1889–1963) — романист, драматург и художник, сам себя считал поэтом: «Понимай, кто сможет: я ложь, всегда глаголющая правду». Поддерживал дружбу с самыми разными людьми, участвуя во всех новых начинаниях (в Русских балетных сезонах в 1912 году, в группе Шести). В некоторых произведениях использовал сюрреалистический стиль. провозгласил: «Тцара — мой друг».

Бретон засвидетельствовал крах в статье «После Дада», помещенной в «Комедиа» от 3 марта, начав полемику о первенстве: «Г. Тцара не имеет никакого отношения к изобретению слова «Дада», о чем свидетельствуют письма Шада [73] Кристиан Шад (1894–1982) — сначала гравер по дереву, потом дадаист, стал одним из самых известных художников течения «Новая реальность» около 1925 года. В 1935 году он занялся торговлей произведениями искусства и пережил сам себя, занимаясь реставрацией и создавая лучеграммы. и Хюльзенбека, его товарищей по Цюриху времен войны… До сих пор мне претило изобличать непорядочность г-на Тцары… но сегодня, когда он цепляется за последнюю возможность заставить говорить о себе, отрицая одно из самых бескорыстных мероприятий, я не против заставить его замолчать… По счастью, о Дада уже речи не идет, и его похороны в мае 1921 года [время суда над Барресом] не вызвали никакой драки…

Хотя дадаизм, как говорится, получил свой час славы, жалеть о нем нечего: в конечном счете его всесилие и тирания сделали его невыносимым».

Тцара укрепил свои позиции против Бретона, ухватившись за слова «пришедший из Цюриха», чтобы обвинить его в национализме и ксенофобии. В радиобеседах Бретон ставит в этом деле финальную точку: «Годы, прошедшие с тех пор, подтвердили бессодержательность этих обвинений, выдвинутых против меня, но я согласен с тем, что в своей формулировке допустил досадную двусмысленность».

На самом деле Бретон впервые изменил курс еще в статье «Бросьте всё», опубликованной в апрельском номере «Литературы» за 1922 год, задолго до этой посредственной полемики и провала конгресса. «Вы правы, призывая меня к порядку. В конце концов, кто подает голос? Андре Бретон, человек довольно малодушный, который до сих пор худо-бедно довольствовался смехотворной деятельностью, и все потому, что однажды, возможно, почувствовал себя жестоко неспособным делать то, что хочет… И тем не менее я не отчаиваюсь, беру себя в руки и на пороге 1922 года, на прекрасном праздничном Монмартре, думаю о том, кем еще могу стать». Статья, после попытки примирения с Пикабиа («Было сделано всё возможное, чтобы ввести его в заблуждение по поводу моих чувств, предчувствуя, что наше согласие способно потревожить покой некоторых «пристроившихся». Дадаизм, как и многие вещи, для некоторых был лишь способом пристроиться»), заканчивалась знаменитым призывом к свободе, который до сих пор считается отправной точкой сюрреалистического движения:

На протяжении всего этого трудного периода Арагон был самой близкой и верной опорой Бретона. В середине января он нарочно опоздал на трамвай, курсировавший между Нёйи и больницей Божон, поломав таким образом свою медицинскую карьеру. Онуже «бросил всё». У нас есть на этот счет свидетельство Мэтью Джозефсона, посвящающее нас в то, насколько серьезно группа воспринимала свободу. «Это решение, — пишет он, — повергло в глубочайшую тревогу мать и старшую сестру Арагона [читай: его бабушку и мать], а его опекун [на самом деле отец] поклялся лишить его материальной помощи… В тот же вечер он вернулся к нам, размахивая купюрой в тысячу франков [огромная сумма, несмотря на инфляцию, гораздо больше, чем Бретон зарабатывал за месяц]. «Отпразднуем конец моей медицинской карьеры», — объявил он. Вскоре набралось столько народу, что Арагон взял второе такси и велел обеим машинам мчаться наперегонки, как в кино, через Париж, и чтобы пассажиры высунулись в окна и вопили, как краснокожие. Мы отправились в «Zelli’s», новый ресторанчик неподалеку от площади Бланш, где всю ночь играл джаз… Наши юные спутники вскоре начали состязаться в том, кто прочитает самый длинный отрывок из стихотворений Пого. Арагон, отличавшийся просто поразительной памятью, выиграл без труда».

Жак Барон, новое лицо в группе (тогда ему еще не исполнилось и восемнадцати), рассказывает: «Джо Дзелли, нахлебавшись горя от сухого закона, явился погреть руки на Монмартре и погрел… С большим трудом изъясняясь по-французски, он встречал посетителей остротами американских низов и итало-ковбойским радушием». Не будем забывать, что из-за своей женитьбы да и по образу жизни Бретон выглядел «степенным» в сравнении со своими товарищами, не отказывавшими себе в ночных удовольствиях безумных межвоенных лет. Как и для всех, кто прошел через войну, для них не было ничего страшнее, чем снова начать вести заурядную, повседневную жизнь.

Выкинув свое коленце, Арагон тоже поступил к Дусе, чтобы зарабатывать на жизнь, и они с Бретоном разработали план собрать в библиотеке мецената то, что способствовало «формированию поэтического мышления их поколения». Там были Аполлинер и его вдохновители — Ретиф де ла Бретонн [74] Ретиф дела Бретонн (1734–1804) — писатель, вышедший из низов. Тонкий наблюдатель, он описал общество распутников XVIII века. В произведениях «Анти-Жюстина» и «Наслаждения любви» противопоставил порнографии маркиза де Сада эротику, несущую в себе нравственную цель. и Сад, Кант и Гегель, в преемники к которым записали Вилье де Лиль-Адана, Жарри [75] Огюст Вилье де Лиль-Адан (1838–1889) — писатель, поставивший себе целью создать серию произведений, в которых фантазия основывалась бы на логике. Под влиянием Гегеля обратился к мистическому идеализму. В конце жизни написал драму «Аксель», в которой проявился как символист и снискал восхищение Малларме. Альфред Жарри (1873–1907) знаменит своими пьесами о «короле Убю». Драматургия Жарри, принципы которой он изложил в статье «О бесполезности театра в театре», характеризуется схематизацией характеров, действий, декораций и отказом от реализма и психологии. и… Дада. А вот и мистики от Рамона Ллуля до Сведенборга, моралисты от Паскаля до Ларошфуко и… мемуаров Ласенера. [76] Рамон Ллуль (1232–1316) — каталанский богослов, философ и поэт. Посвятил всю жизнь и творчество распространению христианства, пытался обратить в свою веру мусульман Северной Африки, где и погиб, забитый камнями. Сделал каталанский язык литературным. Предложил универсальный метод для доказательства истины веры, абстрактный язык, предшествовавший логической формализации. Эмануэль Сведенборг (1688–1782) — шведский ученый и теософ. Получил Божественное Откровение: явившийся ему Христос повелел ему основать Церковь. В своих многочисленных трудах пытался доказать математическим путем, что сила вещей ведет к Богу. Думал, что общается с духами, и опубликовал свои беседы с ними. Его взгляды оказали определяющее влияние на Бальзака, Бодлера, Нерваля. Пьер Франсуа Ласенер (1800–1836) был уличен в кражах и двойном убийстве, приговорен к смерти и гильотинирован. Во время судебного процесса прославился своим умелым провоцированием и любовью к поэзии. Его «Воспоминания и откровения» стали источником вдохновения для нескольких писателей романтиков (Готье, Гюго). Вершинами романтизма наши два друга сочли Эжена Сю, Понсон дю Террайля, Анну Радклиф. [77] Эжен Сю (1804–1857) знаменит первым романом с продолжением «Тайны Парижа», имевшим огромный успех. По силе и точности описания рабочей среды и дна общества может быть приравнен к предтечам реализма. Пьер Алексис Понсон дю Террайль (1829–1871) — плодовитый автор романов с продолжением, отличавшихся запутанной интригой и невероятными приключениями. Серия романов «Парижские драмы» имела головокружительный успех; не заботясь о правдоподобности и психологической достоверности, автор выводит в ней тип авантюриста Рокамболя, ставший очень популярным. Анна Радклиф (1764–1823) — английская писательница, вместе с М. Дж Льюисом считается создательницей романа ужасов. О ней также говорили, что, рационализируя и объясняя странности, она уничтожила фантастику. В списке рукописей, рекомендованных для приобретения, были Полан, Тцара, Элюар, Бенжамен Пере, а также молодежь, сблизившаяся с группой: Деснос, Жак Барон, Жорж Лембур. Жак Дусе приобрел всё.