Сергей Соловьев - Полный курс русской истории: в одной книге

«…каждая улица и каждые 10 домов имели своего надсмотрщика, избираемого жителями; все городские жители, начиная с двадцатилетних, составляли стражу, обязанную охранять спокойствие и порядок в городе. В провинциальных городах и уездных полиция была в руках комендантов, магистратов и старост, в уездах – у губернаторов и воевод».

Все, что только можно было регламентировать, – регламентировалось. Появились планы застройки городов, для уничтожения пожарной опасности дома теперь ставились на положенном расстоянии друг от друга. Запретили хоронить ранее трех дней, чтобы не похоронить живого. При церквях появились приюты для подкидышей. Хлеб требовалось теперь снимать косами, а не серпами. Пустоши велено было заселять, выписывая переселенцев. Запретили утаивать руду и прочие ценности, скрытые в земле. За время правления Петра в государстве вместо пары существующих при его отце появилось 233 фабрики и завода. Были организованы разного рода учебные заведения. В России появилась своя Академия. Изучались земли, так сказать, недавно колонизованные, где русских людей было немного. Для изучения русской природы, географии и истории пригласили западных ученых. Впервые при Петре древние летописи были ради сохранения привезены из монастырей и переписаны. В начале своего правления Петр сразу же ввел новое летоисчисление, не с сотворения мира, как прежде, а с Рождества Христова, и не с 1 сентября, а с 1 января, а в конце правления он ввел и новый алфавит, изгнав из старого буквы, которые считал лишними.

Борьба с воровством и взяточничеством

Но это страстное желание все упорядочить и проконтролировать мало помогло Петру в борьбе со своими вельможами. Стоило императору закрыть глаза, тотчас начинались совершенно бесконтрольное воровство и взяточничество. Что с этим ни делали контролирующие чиновники, процесс пошел. Даже сам любимый друг Петра Александр Меншиков оказался замешанным в воровстве. Впервые свой гнев на любимца Петр излил еще во время польского похода.

«Николи б я того от вас не чаял», – писал к нему Петр, узнав о «шалостях» своего Алексашки.

Из турецкого похода он отправил «милому дружку» такое послание:

«Зело удивляюсь, что обоз ваш слишком год после вас мешкает (в Польше); к тому же Чашники (местечко) будто на вас отобраны. Зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытками не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас не оскорбиться о том, ибо первая брань лучше последней; а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя, и не буду жалеть никого».

«Чем дальше въезжал царь в польские владения, – рассказывает Соловьев, – тем сильнее становились жалобы на Меншикова. Светлейший князь оправдывался, писал, что нельзя обращать внимания, если какая безделица и взята у поляков; Петр отвечал ему: „Что ваша милость пишете о сих грабежах, что безделица, и то не есть безделица, ибо интерес тем теряется в озлоблении жителей. Бог знает, каково здесь от того, и нам жадного (никакого) прибытку нет; к тому ж так извольничались, что сказать невозможно, и указов не слушают, в чем принужден буду великим трудом и непощадным штрафом живота оных паки в добрый порядок привесть. О обозе объявляю, что не без лишнего было, ибо сверх вашей указной 1000 порции еще много порций брано на ваших людей, которые, побрав, иные к вам, а кои иноземцы и домой отпущены, в чем адъютант Жуков никакого оправдания ясного не положил, ни указу, почему то делал, не сказывает; что делал по письму Гольцова секретаря, от которого указов без самого Гольца подписи принять было не довелось, для чего ныне он за арестом и розыскивают. Что же вы пишете, что вы послали для обоза своего адъютанта Гопа, и оного я сам наехал недалеко от Алыки – выбирает деньги себе“… Петр мог ограничиться первою бранью относительно поведения Меншикова в Польше; но, возвратясь в Россию, он увидел, что Данилыч и в вверенной его управлению губернии, и в самом парадизе употребляет во зло доверенность царскую. В начале 1712 года, отправляя Меншикова в поход в Померанию, он говорил ему: „Ты мне представляешь плутов как честных людей, а честных людей выставляешь плутами. Говорю тебе в последний раз: перемени поведение, если не хочешь большой беды. Теперь ты пойдешь в Померанию; не мечтай, что ты будешь там вести себя, как в Польше; ты мне ответишь головою при малейшей жалобе на тебя“… Понятно, что ему не нравилось учреждение Сената, который стеснял его самовластие, и он не упускал случая сделать выходку против медленности и нераспорядительности правительствующей коллегии… В июле 1716 года адмирал Апраксин, находившийся с войском в Финляндии, прислал отчаянное письмо в Петербург, что войско его погибает от голоду и если ему сейчас же не пришлют припасов, то он возвратится. Меншиков явился в Сенат и начал упрекать правительствующих господ в нерадении. Поднялся сильный спор: сенаторы говорили, что не их вина, если суда с припасами еще не пришли в Петербург, что в казне нет денег, что все источники доходов истощены и что государь не может требовать от Сената невозможного. Меншиков возражал, что Сенат занимается только пустяками и пренебрегает государственными интересами, что в настоящем случае он имел средство снабдить армию. Раздраженные сенаторы закричали: как он смеет так говорить? Он забыл, что Сенат представляет особу и власть царского величества, что имеет власть посадить его под арест и потом требовать удовлетворения у царя! Меншиков вышел из Сената и сейчас же собственною властию велел взять припасы из купеческих магазинов на 200 ООО рублей и нагружать их на суда для отправления в Або. Сенаторы еще более осердились, стали говорить, что у Меншикова собственные магазины с хлебом, который он скупает и производит этим дороговизну и голод в Петербурге, чтоб после продавать по высокой цене. Меншиков говорил, что этого ничего нет, а сенаторы раздражены его мерою, потому что у каждого из них есть доля в хлебе, который он велел захватить у купцов. Спор дошел до того, что с обеих сторон послали жалобы государю. Петр, разумеется, не мог сердиться на Данилыча за его энергическую меру, спасавшую войско, особенно когда Апраксин, возвратившись в Петербург, писал царю в конце года: „Я всегда живу в отлучке, и, как я уведомлен от других, ежели б не было здесь светлейшего князя Меншикова, то б в делах могли быть великие помешательства“. Но Петр отлично понимал, что Меншиков старается не только ради государства: когда он поймал его на недостаче, то Меншикову ничего не оставалось, как выплачивать государственный долг. Подметных писем, то есть анонимок, на Меншикова было написано преизрядно. Одно такое перед вами: „Купечества весьма мало и можно сказать, что уже нет, ибо все торги отняты у купцов и торгуют высокие персоны и их люди и крестьяне. Извольте, ваше величество, вопросить новых всероссийских купцов, то есть князя Меншикова, сибирского губернатора князя Гагарина и им подобных, могут ли они прокормить многое число разоренных чрез отнятие торгов? Бедный Строгонов! Где он ныне и ему подобные, и кто ныне может возрастить толикое многое число отраслей в интерес вашего величества, то есть произведение бедных в богатые купцы? Иностранные купцы высылают серебро и золото из России, что запрещено в чужих землях. Вельможи кладут деньги в чужестранные банки, Меншиков, Куракин, комиссар князь Львов. Львов в Голландии получал по 1000 ефимков жалованья, на секретаря и священника по 400, но сих персон при себе никогда не имел, а жалованье брал, хаживал самым нищенским образом, всей Голландии был на посмешище, брал грабительски из определенного жалованья навигаторам и матросам, бывшим в Англии и Голландии, отчего многие из матросов разошлись в службы других государств; также своею лукавою потачкою избаловал многих русских господчиков, присланных сюда за навигацкою наукою; некоторые из них уже по закладным и попродали вещи и деревни, и деньги иждивают в бесчинии: три брата Шереметевых, быв в Венеции, задолжали и не были выпущены, чего ради мусил (должен был) один из них ехать в Русь для денег на окуп братьев, кои между тем сидели за караулом. Салтыков послан для самых нужных дел в Лондон, прибыв, сделал банкет про нечестных жен и объявил свой характер и свое дело, и многие корабли были от сего остановлены; имеет метресу, которая ему втрое коштует, чем жалованье “».