Атаманенко Григорьевич - КГБ. Последний аргумент

— Не здесь, не здесь... Не сейчас!..

Аристотель, вмиг захмелевший от предвкушения близости, упрямо мотал головой — только здесь, только здесь, немедленно!

Как в бреду говорили они—быстро, яростно, смятенно,—и весь их горячечный разговор был просто криком, — его оголтелым и торжествующим «ДА!» и ее отчаянным и бессильным «НЕТ!»

С истерической слезой в горле она бормотала, уговаривала подождать, только не сейчас, потом, лучше потом, но сейчас не надо, это ужасно — ведь знакомы они всего лишь второй день, это ужасно, ей стыдно, у неё ни с кем такого не было, она ему верит, но они же не скоты, не животные...

«КОНСТАНТИНОВ» в каком-то сомнамбулическом приступе продолжал раскладывать ее между обжигающе холодными ведерцами с шампанским, трясущимися руками скользил по упругому шёлку её бедер, пока его ладонь не вобрала в себя горячий бутон ее лона. Наконец похоть и приключенческий задор победили последние крупицы разума в ней, и она уступила. До хруста прижав женщину к себе, Аристотель присел немного, а сё вздернул на себя.

Она коротко вскрикнула и обмякла, отдавшись во власть его безумного порыва. Белые лучи вздыбившихся ног турчанки, чёрный мохнатый тюльпан её естества сводили Аристотеля с ума, рвали на куски его воспаленное воображение...

Её губы были закушены, а в уголках таз метались бесовские искорки. И когда оп вошел в неё, она зажмурилась, сладко и глухо замычала.

«Врёт, ведь всё врёт! Не надо сейчас, мне стыдно, у меня ни с кем такого ещё не было... А в Париже? Тоже ни с кем и ничего не было?!» — мелькнула у Аристотеля мысль и тут же погасла кометой, потому что он почувствовал, как мука наслаждения перетекает из её чресел в него, и водоворот нечеловеческой страсти отключил сознание.

Фантастический загул начался. Время остановилось за порогом каюты, там, на палубе, а может быть, на Страстном бульваре?

Сексуальным атакам, казалось, не будет конца. Наконец обоюдная страсть достигла апогея, и «КОНСТАНТИНОВ» почувствовал, как женское тело забилось в последних счастливых конвульсиях обладания. Тела их замерли. Ширин, больно вцепившись Аристотелю в грудь, испытующе наблюдала за ним, вперив взгляд в его зрачки. Он приподнялся над ней и совершенно неожиданно для самого себя громко рассмеялся.

— Ари, что происходит? — забеспокоилась женщина.

— Ширин, тебе сколько лет?

— Двадцать семь... А что?

— Нет-нет, ничего... Ты сумела мне вернуть мои двадцать семь. Безумие какое-то... Подумать только, десятки женщин пролетают в твоей жизни, как снежинки во время метели, как вдруг — стоп машина! Ты нашел то, что искал всю жизнь...

Аристотель испытывал счастье и боль одновременно, глядя на это щедрое молодое тело, преисполненное неги, готовое к пылкой отдаче, эти влекущие глаза, одинаково хитрющие и доверчивые. Он думал о том, что между ним и турчанкой дистанция в два десятилетия, и... генерал Козлов. А так хочется продлить эти мгновения яростного первобытного блаженства, когда это тело, разгоняемое тобою, мычит и сладко воет, а ты нутром чуешь, что забавы с ним никогда не прискучат и не внушат усталости, потому как, не успев закончить первый заезд, ты уже вновь готов продолжить эту лютую скачку!

«Вот и попробуй изложить это генералу в отчёте о совращении турчанки! Да разве я сумею это описать? Да разве он сумеет это понять?! Странно, — вдруг пришло в голову «КОНСТАНТИНОВУ», — а девочка что? Уже никуда не торопится?»

Будто подслушав его мысли, Ширин обеспокоено спросила:

— Ари, который час? Боюсь, что меня уже ищут в посольстве!

—Я сейчас вызову из Генерального штаба вертолет, и он тебя доставит прямо в кабинет посла. Только, чур, не одеваться!

Кудрявцев обвел взглядом притихших слушателей и, улыбнувшись, произнес:

—В заключение мне остается добавить, товарищи курсанты, что хоть и преуспела объект оперативной разработки «РЕЗИДЕНТША» на поприще обольщения мужчин, но побеждает тот, кто старается сильнее. Не знавшая поражений в любовных играх турчанка сама угодила в «медовый капкан»—через месяц интенсивных свиданий «КОНСТАНТИНОВ» сумел влюбить сё в себя. Пробным камнем любви турчанки к агенту явилось похищение ею чистого бланка турецкого паспорта.

Вслед за внезапной смертью Ахмед-паши «КОНСТАНТИНОВ», используя этот паспорт, по заданию своего оператора генерала Козлова выехал с турчанкой во Францию, где заключил с нею брак. Свободно владея турецким языком, он блестяще сыграл роль младшего брата покойного военного атташе, произвел впечатление на посла Турции в Париже и был принят на должность коменданта посольства. Через год «заграничной командировки» агент добыл кодовые таблицы и шифры, используемые турецкими посольствами в странах Западной Европы. Но об этом в другой раз...

— Товарищи курсанты! Вот ещё несколько примеров, — откашлявшись, произнес генерал Кудрявцев, — успешных операций по подставе, как с участием агентов КГБ, так и других спецслужб. Отдельные операции были реализованы в два этапа. Когда, например, «КОНСТАНТИНОВУ» отводилась вспомогательная роль, а основную партию вела его напарница — «ласточка», выступавшая в роли обольстительницы объекта оперативной разработки...

Однажды у входа в магазин «Алмаз», что в Столешниковом переулке, «КОНСТАНТИНОВ» познакомился с молодой женщиной экзотической красоты и загадочным шармом, которая пыталась сбыть золотой браслет.

Агенту было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что вещь представляет собой не только материальную, но и художественно-историческую ценность.

Разговорились. Выяснилось, что Тамаре, преподавателю новейшей истории Московского архивного института, — так представилась незнакомка — браслет подарил иранский дипломат, а сбыть она его решила не от хорошей жизни: нужны были деньги на аборт.

«КОНСТАНТИНОВ», как всегда в форме морского офицера, предложил за браслет цену, вдвое превышавшую оценочную. Не без патетики заявил, что офицерская честь не позволяет ему наживаться на горе такой красивой женщины. Просил полчаса, чтобы достать недостающую сумму. На самом деле эти тридцать минут нужны были, чтобы, известив Козлова, принять совместное решение. Когда «КОНСТАНТИНОВ» обрисовал шефу женщину, тот прокричал в трубку, что немедленно высылает бригаду «наружки» для захвата «продавщицы» с поличным...

Через час женщина оказалась на Лубянке, где строгий дядя «следователь» (Козлов) сказал: статья такая-то, спекуляция в особо крупных размерах, восемь лет как минимум, и к бабке не ходи...

Тамара плакала, умоляла простить и не сообщать руководству Архивного института о ее контактах с иностранцами и о получаемых от них подарках. Но дядя объяснил, что Лубянка — не церковь, где можно отмолить грехи, здесь их отрабатывают.