Борис Греков - Грозная Киевская Русь

Несколько яснее среди челяди проглядывают не рабы в «Поучении» Владимира Мономаха в том месте, где он говорит: «Изъехахом город (Минск) и не оставихом у него ни челядина, ни скотины». Он хочет сказать, что не оставил в Минске ничего. Трудно предположить, чтобы Владимир Мономах с дружиной имели возможность строго различать рабов и не рабов в момент нападения на город

Минск. Тут, несомненно, часть населения была истреблена, часть уведена в плен без различия их социального происхождения [188] .

Минский князь Глеб, с которым вел войну Владимир Мономах, едва ли действовал иными методами. О нем тот же Владимир Мономах говорит, что Глеб захватил у него людей «…Глеба, оже ны бяше люди заял…» [189] Владимир Мономах их отнял обратно. Нет ничего невероятного в том, что этих захваченных Глебом людей с таким же успехом можно было назвать и челядью. Во время феодальных войн князья постоянно берут друг у друга эту «челядь» и по заключении мира иногда возвращают ее обратно. «Володимир же умирися и начасте быть во велице любы. Володимир же и челядь ему вороти, што была рать повоевала» [190] . Так летописец описывает перемирие после войны Владимиро-волынского князя Владимира Васильковича с польским кн. Кондратом в 1279 т. Хотя это событие относится к более позднему времени, оно, по существу, ничем не отличается от известных нам более ранних фактов размена награбленных во время войны людей.

Съезд князей в Уветичах. Картина И.С. Иванова

Под 1100 г. описан весьма популярный в нашей ученой литературе факт соглашения князей на Уветичском съезде. После войны между собой князья Святополк, Володимир, Давид и Олег собрались в Уветичах и обратились к Володарю и Васильку с предложением мира на известных условиях, в число которых входило требование о выдаче холопов и смердов («а холопы наши и смерды выдайта», – говорили собравшиеся в Уветичах князья Володарю и Васильку). Каким образом чужие смерды и холопы оказались у Володаря и Василька, догадаться не трудно. Это – их полон. Это они успели ополониться челядью, которую недавно враждебные, а сейчас замирившиеся князья хотят получить обратно. «И не послуша сего Володарь и Василько», т.е. пленных холопов и смердов не выдали.

Такую же сцену мы можем наблюдать несколько позднее, когда кн. Владимир Василькович Волынский обращался к польскому князю Лестку «абы ему воротил челядь, он же не вороти ему челяди его» [191] (1282 г.). То же мы видим и в первой половине XI в.: «В си же времена (1043 г.) вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людии 800, яко же бе полонил Болеслав, победив Ярослава» [192] . Как будто ополониться челядью не значит захватить только рабов. Захваченные в плен разные категории населения, однако, превращаются тем самым в челядь, где имеются и рабы, и не рабы.

Если мы дадим себе труд всмотреться в ряд летописных сообщений о военных действиях, сопровождавшихся захватом пленных, то еще больше укрепимся в убеждении, что челядь – не только рабы.

Во время войны двух польских князей Болеслава и Кондрата в 1280 г., в которой на стороне Кондрата был князь Владимир Василькович, были убиты два дружинника этого кн. Владимира, один родом прусин, другой – любимый княжеский «дворный слуга», сын боярский Рах. Вот как этот случай описывает летописец.

«Володимер же князь указал бяшеть своим воеводам тако: Василькова и Желиславу и Дунаева не распущати воеват, но пойти всим к городу. Си же (т.е. прусин и Рах) утаившеся от рати и ехаша на село человек с 30 и Блус с ними же Юрьев и переемше дорогу от села, оже челядь бежала к лесу, и поехаша по них. И в то время удари на них Болеслав с ляхы. Дружина же его не стерпевше устремишася на бег вси со Блусом. Си же два не побегоста, Рах с Прусиком, но сотвориста дело достойно памяти и начаста ся бити мужескы: Прусин съехася с Болеславом, ту убит бысть от многих, а Рах уби боярина добра Болеславля, ту же и сам прия конец подобный. Сии же умроста мужественней сердцем, оставльша по себе славу последнему веку» [193] .

Стало быть, дело было так. Оба героя нарушили распоряжение князя и с 30 человеками дружины решили ограбить село. Они перехватили дорогу, по которой бежала из этого села «челядь», желая спастись в лесу от неприятеля. Кто же бежал из села в лес? Неужели только рабы, а крестьяне оставались в селе, либо с намерением и надеждой себя защитить, либо в уверенности, что враг ищет только рабов, а крестьян вообще не трогает? Не думаю, чтобы такое предположение было мало-мальски вероятным. Из села, спасая себя, свои семьи и наиболее ценное и портативное имущество, вероятно, и часть своего скота, бежало все население села, в котором рабов, может быть, даже и совсем не было. Челядь здесь не рабы, а вся масса населения села.

Несомненно, так же необходимо понимать термин «челядь» и в другом месте из той же летописи.

«Закон же быше в ляхох таков: челяди не имати, ни бити, но лупяхнуть. Городу же взяту, и поимеша в нем товара много и люди полупиша» [194] (1281 г.).

Польский закон разрешает только грабить челядь, а не избивать ее и не брать ее в плен. Трудно себе представить польского воина, в пылу битвы разбирающего социальное положение своих жертв. Ясно, что грабил он тех, у кого что-либо было, не справляясь с тем, кто тут раб, кто не раб. Да и вообще у раба нет имущества, следовательно, забирать у него нечего. Если же он, будучи юридически рабом, фактически вел хозяйство и владел имуществом, то это уже не раб. Мы, во всяком случае, смело можем его зачислить в состав крепостного населения.

Ополонение челядью нельзя понимать как захват обязательно рабов. Это ополонение шло за счет, главным образом, крестьянской массы. «Володимер же и челядь ему (кн. польскому Кондрату) вороти, што была рать повоевала» (1279) [195] . Он возвратил всех пленных, где едва ли большинство составляли рабы.

Больше похоже на то, что здесь разумеются именно не рабы.

«И повоеваша (дружина Владимира Васильковича) около Люблина и поимаша челяди множьство и ополонишася и тако поидоша назад с честью» (1282) [196] . И здесь трудно допустить, что дело ограничивалось только рабами.

Как, например, понимать известное место Ипатьевской летописи о вкладе жены князя Глеба в Печерский монастырь, «а по своем животе (т.е. по завещанию) вдала княгини 5 сел и с челядью и все да и до повоя» (1158) [197] . Летописец хочет подчеркнуть, что княгиня отдала в монастырь все до последней нитки. Стало быть, трудно предположить, чтобы она из этих пяти сел предварительно отобрала всех не рабов, переселила их куда-либо, а потом только отдала эти села с челядью монастырю. Не проще ли этот текст понимать так, как и хотел передать нам его летописец. Княгиня отдала все свое имущество и в том числе 5 сел со всем сидевшим там населением, среди которого могли быть и рабы, и не рабы крепостные.

Читать дальше