Александр Елисеев - Как обуздать олигархов

Марксизм сумел предложить обществу еще более нигилистическую идею. Он признавал необходимость капитализации России, а капитализм для русских — еще большая утопия, чем коммунизм. На определенном этапе неонародники — эсеры — признали правоту ортодоксальных марксистов — меньшевиков. Последние считали, что России предстоит длительный период развития капиталистических отношений, который и сформирует в стране многочисленный и сознательный рабочий класс. По мнению меньшевиков, лишь после исчерпания всех потенций капитализма можно будет говорить о каких-либо настоящих социалистических преобразованиях. Эсеры склонились на сторону меньшевизма, в результате чего самая многочисленная, крестьянская партия в стране признала идейное руководство гораздо менее популярной партии меньшевиков, опирающейся на часть социалистической интеллигенции и отдельные круги высококвалифицированных рабочих. Находясь в плену у буржуазно-либеральных мифов, меньшевики и ведомые ими эсеры сделали ставку на парламентскую демократию, а парламентаризм в России не проходит. «Учредилку» ненавидели красные и белые, что и предопределило ее бесславный конец, который был и концом эсеровско-меньшевистского движения. А между тем эсеры могли бы победить — выбери они модель русского социализма, основанного на просвещенном авторитаризме, земском самоуправлении и артельном коллективизме.

В этом плане гораздо дальновиднее оказались большевики. Ленин решил не дожидаться, пока Россия пройдет весь путь капиталистического развития. Он даже утверждал, что первыми цепь мирового капитала разобьют страны со «средне-слабым» уровнем развития. Они, дескать, уже обладают пролетариатом, но буржуазный строй здесь так и не сумел укрепиться в достаточной степени, поэтому его сравнительно легко сокрушить. Таковой страной Ленин назвал Россию, где ему и удалось совершить победоносную антикапиталистическую революцию. При этом большевики отказались от парламентаризма в пользу советовластия. Правда в скором времени оно было заменено партийной диктатурой, но даже эта модель оказалась гораздо более живучей, чем парламентаризм.

По сути дела, Ленин выступил как полународник, который лишь выдавал себя за ортодоксального марксиста. На самом деле к Марксу были ближе всего именно меньшевики с их идеей полномасштабного исчерпания ресурсов капитализма. Об этом было бы не лишним задуматься нынешним последователям Ленина. Но они продолжают жевать всю ту же марксистскую жвачку, сочетая ее с той политической практикой, которую сам Ильич в сердцах называл «парламентским кретинизмом».

Некоторые левопатриотические теоретики (например, Сергей Кара-Мурза в блистательной «Советской цивилизации») попытались указать «товарищам» на те народнические черты, которые были присущи ленинизму, однако они были проигнорированы. А ведь только тщательное изучение народничества и использование его социально-политических технологий способно возродить русскую левую силу. В противном случае она так и останется на уровне ностальгического, инерционного советизма. Либо же ее ждет вырождение в экзотическую секту левых западников, судорожно хватающихся то за троцкизм, то за социал-демократию.

Кстати, есть чему поучиться у народников и русским правым (под ними в данном случае понимаются националисты-консерваторы). В свое время они умудрились «прозевать» артель. Дореволюционные консерваторы выгодно отличались от народников своими политическими воззрениями, ибо понимали необходимость православной автократии. Но они проигрывали им в социальной сфере, плетясь в хвосте у капитализаторов. Большинство правых монархистов склонялись к опоре на частную собственность, естественно, имея в виду национальный капитал (русских купцов и помещиков). Конечно, национальное предпринимательство России необходимо, но сердцевина нашей хозяйственной традиции находится именно в артельном хозяйстве. Русский труженик — рабочий и крестьянин — потому так поддержал большевиков, что видел в их программе воплощение своего артельного идеала. Однако большевики исказили артельность, подменив ее партийно-государственным тоталитаризмом. Их коллективизм был гиперколлективизмом, доводящим идею общего хозяйства до крайности.

Сегодня постиндустриальное общество рождает особый спрос на артельность, микрокорпоративность, на способы гибкой самоорганизации, которые соответствуют условиям «производства знаний». Завтра в выигрыше окажется та сила, которая выступит за преобладание общественной собственности в виде малой, самоуправляемой корпорации. Это будет достойной альтернативой нарождающемуся господству космополитических ТНК, которые желают превратить людей в винтики «нового мирового порядка».

Причем артельное народничество может быть взято на вооружение как левыми, так и правыми. Вообще было бы неплохо, если бы в России сформировалась своеобразная «двухпартийная» система. Bee рамках правые делали бы основной упор на государственно-политический традиционализм, а левые — на социально-экономический. Тогда «левое» и «правое» максимально приблизились бы друг к другу. Левые стали бы гораздо более традиционными и почвенными, а правые осознали бы артельно-общинный характер русского общества. Преобладание, скорее всего, будет за правыми, ибо государственно-политические вопросы важнее. Но и левой силе найдется свое достойное место в российской политике.

Найдется в ней место и либерализму. Как это ни покажется странным для многих, он вовсе не обязательно должен быть прозападным и монетаристским. Показательно, что в позапрошлом веке, который не так уж и далек от нас, либерализм часто выступал как сила весьма охранительная и традиционалистская. Напротив, некоторые влиятельные консерваторы вольно или невольно отстаивали западничество и капитализм.

Так, в 60-е годы XIX века в России сложилась довольно-таки влиятельная группа конституционалистов, мечтавшая об установлении в России монархии по английскому образцу. И составляли ее вовсе не либералы-прогрессисты, но крепостники-ретрограды, крайне недовольные освобождением крестьян. Покровителем этой группы был могущественнейший шеф жандармов граф П. А. Шувалов. У нее даже был свой печатный рупор — газета «Весть». Кроме того, существовало Общество взаимного поземельного кредита, которое неявно ставило перед собой цель — организовать и финансировать партию русских тори (по английскому образцу).

Конечно, крепостники-англоманы не смогли бы возродить крепостное право. Они бы действительно пошли английским путем, который предполагал быструю пролетаризацию широких масс крестьянства (в самой Англии крестьян попросту согнали с земли). Русские мужики пошли бы по миру — на завод или в батраки. А так как Россия все же не Англия, то это ознаменовалось бы новой пугачевщиной, которая превзошла бы прежнюю во много раз. Понятно, что иностранные державы воспользовались бы данной смутой с большой выгодой для себя и горе-англоманы имели бы шанс пожить при английских порядках, но только уже под охраной английских штыков.