Александр Елисеев - Как обуздать олигархов

Понятно, что коррумпированность чиновничества только облегчала работу большевистского подполья. С этим подпольем, конечно, боролись, но недостаточно эффективно, хотя полиция — государственная стража — составляла аж 78 тысяч человек. Весьма низким уровнем отличалась и контрразведка, многие сотрудники которой погрязли не только в коррупции, но и в грабежах и разбое. Так, состав одесской контрразведки в 1919 году менялся три раза. Существовали даже т. н. «дикие контрразведки», которые никому не подчинялись, но действовали от лица власти. И действия их носили сугубо криминальный характер.

Вообще зачастую «эксцессы» белого террора были следствием произвола отдельных лиц и структур, тогда как у красных террор носил целенаправленный характер и был умело организован сверху. В этом плане особенно показательны действия сибирских атаманов, таких, как Г. Семенов, которые сочетали политику с грабежом. Впрочем, своя «белая» атаманщина была и на юге России. Тут уже выделяется фигура А. Шкуро. Впрочем, произвол отдельных лиц далеко не всегда носил криминальный характер. В пример можно привести генерала Я. Слащева, который приказал повесить в Джанкое группу профсоюзных лидеров, до этого полностью оправданных военным судом. Слабостью Белого движения, вне сомнения, была его дезорганизованность.

Белое движение не смогло бы победить — даже в том случае, если бы оно выбило большевиков из Москвы и Петрограда. У него не хватило бы сил для того, чтобы объединить все российские территории. Прошел бы именно китайский вариант, о котором было сказано выше: перманентная война коммунистов, националистов и сепаратистов. Такая война сделала бы Россию предельно зависимой от различных внешних сил, которые держали бы ее в состоянии раздробленности неопределенно долгий срок.

Поэтому победа красных, как это ни парадоксально, была, на тот момент, единственно приемлемым вариантом. Коммунисты сумели восстановить единство Российского государства, хотя и облекли его в довольно экзотические формы.

В то же время было бы неверным на этом основании проводить историческую реабилитацию большевизма, преувеличивая государственный прагматизм красных, как это делают некоторые левопатриотические авторы (С. Кара-Мурза и др.). Подобно советским историкам, они склонны объяснять «крайности» военного коммунизма обстоятельствами военного времени. Дескать, военный коммунизм вовсе не был программой преобразований, а ставил перед красной Россией задачи мобилизационного характера.

Между тем, высказывания самих коммунистических лидеров свидетельствуют об обратном. Так, Ленин на IX съезде партии (1920 год) говорил о том, что система руководства, сложившаяся при военном коммунизме, должна быть применена и к «мирным задачам хозяйственного строительства», для чего нужен «железный строй». В 1921 году, уже в период нэпа, Ленин признавал: «Мы рассчитывали… непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку». Конечно, обстоятельства военного времени дали мощный толчок для утверждения милитарного коммунизма. Сам Ленин указывал в марте 1922 года, что не будь Гражданской войны, все происходило бы гораздо более либерально.

Определенную зависимость жестких мер от обстоятельств военного характера доказывают события начала 1919 года. Тогда белые армии потерпели поражение на юге и востоке: был взят Киев, красные войска отбросили Колчака, развалился Донской фронт атамана Краснова. И тогда же Ленин пошел на ряд серьезных уступок крестьянству. Причем, одной из важнейших таких уступок было введение… продразверстки. Историк С. Павлюченков пишет: «Вопреки сложившемуся мнению, разверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее формальным ослаблением. Она содержала очень важный элемент, а именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было весьма существенным в отношениях с крестьянством». Другое дело, что в дальнейшем (1920–1921 годах) сама норма государственных заданий была слишком сильно завышенной.

21 января 1919 года Совнарком (СНК) издал декрет, который подтверждал государственную монополию на хлеб, сахар, чай, соль. Однако на остальные продукты разрешалась свободная торговля. Правительство заключило с рядом кооперативов взаимовыгодные договора на закупку продуктов. На VIII съезде РКП(б), который прошел в марте 1919 года, был провозглашен союз с крестьянами-середняками. В том же самом месяце были повышены закупочные цены на хлеб, в Советах произошло усиление позиций зажиточных крестьян.

Однако весной снова началось успешное наступление белых, что во многом предопределило очередное ужесточение политики военного коммунизма. Оно сопровождалось активностью различных левацких теоретиков, таких, например, как Бухарин. Последний заявил: «Если говорить о социальной базе, то совершенно ясно, что мы должны показать кулак мужику и держать курс на мировую революцию». И, кстати сказать, курс действительно держали, порой и в ущерб интересам советской государственности. Так, в мае 1919 года большевики двинули большую часть своих украинских дивизий в сторону Карпат — на помощь Венгерской Советской республике. А ведь на Украине находилась достаточно большая группировка красных (80 тысяч), которая могла бы разгромить Деникина. Тогда Гражданская война могла бы завершиться на год раньше. Но большевикам было важнее оказать интернациональную помощь «венгерским товарищам» и отодвинуть на задний план не то что национальные интересы, но и интересы своей же собственной диктатуры.

В 1920 году курс большевиков стал еще более жестким. На IX съезде РКП(б) (март — апрель) была сделана ставка на окончательное искоренение рыночных отношений. Усилилась продовольственная диктатура, в сферу разверстки попали почти все основные продукты питания, а также некоторые виды промышленного сырья.

Характерно, что ужесточение продолжалось и после разгрома Врангеля, когда непосредственная угроза советской власти со стороны белых была уже ликвидирована. В конце 1920 — начале 1921 года предпринимались меры по свертыванию товарно-денежной системы, практически означавшие отмену денег. Городское население «освобождалось» от оплаты услуг по снабжению продовольствием и ширпотребом, пользованию транспортом, топливом, медикаментами и жильем. Вместо зарплаты теперь вводилось натуральное распределение. С. Семанов пишет: «В целом по стране натуральные выдачи составляли преобладающую долю в заработке рабочего: в 1919 г. — 73,3 %, а в 1920 г. — уже 92, 6 %… Несчастная Россия вернулась к натуральному обмену. На рынках уже не торговали, а „меняли“: хлеб на водку, гвозди — на картошку, сюртук — на холст, шило — на мыло, и что толку от того, что бани стали бесплатны? Для того, чтобы попариться, следовало получить в соответствующей конторе „ордер“… рабочим на предприятиях тоже старались, где могли, платить „натурой“. На резиновом предприятии „Треугольник“— парой-другой галош, на ткацких фабриках — по нескольку аршин ткани и т. д. А на судостроительных, металлургических и военных заводах — там что давать? И сквозь пальцы смотрело заводское руководство, как работяги точили на станках зажигалки или тащили из подсобок инструмент, чтобы поменять все это на толкучке за полбуханки кислого хлеба — есть-то надо».