Аполлон Кузьмин - Крещение Киевской Руси

Надо, впрочем, иметь в виду, что в чистом виде то и другое предстает сравнительно редко. В этом отношении показательна грамота об учреждении около 1136 года Смоленской епархии. Ростислав Мстиславич, смоленский князь, «здумав с людьми своими», выделил особую епархию, ранее входившую в состав Переяславского епископства. Клир новой епархии с центром в храме Богородицы в Смоленске обеспечивается десятиной так же, как в свое время обеспечивалась киевская церковь Владимиром. Но при этом князь предупреждает, что при попытке вновь присоединить Смоленскую епархию к Переяславской он откажется выплачивать десятину. До сих пор князь явно не давал десятины переяславскому епископу, и, выделяя ее, теперь он, прежде всего, рассчитывал завоевать на свою сторону митрополита. В свою очередь, митрополиты закрывали глаза на отступления от византийских канонов, если от этого не страдали доходы. Борьба разных общин, несомненно, шла уже при Владимире. К сожалению, статья 996 года является последней записью, сделанной, по-видимому, современником князя, а затем к ней была добавлена как бы завершающая характеристика всего его княжения. Записи же от второй половины его княжения либо не сохранились, либо были кем-то сознательно уничтожены, что неудивительно в условиях острой борьбы между сыновьями князя.

Некоторый свет на события начала XI столетия проливают два иностранных источника. Один из них – послание архиепископа Бруно-Бонифация к германскому императору Генриху II, в котором рассказывается о пребывании Бруно у киевского князя около 1008 года. Это послание некоторыми авторами подтягивается для подкрепления римской версии. На самом деле никаких оснований для такого прочтения источника нет: киевский князь встречал миссионера уже вполне благопристойным христианином. Тем не менее, некоторые обстоятельства заслуживают внимания.

Бруно попал к русскому князю по пути из Венгрии, где его миссия не имела никакого успеха, к печенегам. «Русский государь, известный могуществом и богатствами», удерживал Бруно от опрометчивого намерения идти в степь, считая, что печенеги совершенно не готовы к восприятию христианства и там можно погибнуть без всякой пользы для дела христианского просвещения. Поскольку государя «страшило какое-то видение» о госте-миссионере, «он сам, с войском своим» в течение двух дней провожал Бруно «до последних пределов своего государства, которые у него для безопасности от неприятеля на очень большом пространстве обведены со всех сторон ограждениями» (знаменитые «Змиевы валы»). На границе Владимир спешился и следовал за миссионерами «со своими старейшинами». Бруно расположился на одном холме, а русский правитель на другом. Миссионер с крестом в руке распевал «знаменитую песнь: «любишь ли ты меня Петр?», после чего русский государь прислал одного из старейшин, чтобы вновь попытаться отвратить Бруно от опасной поездки: «Именем Бога умоляю тебя, не губи, к моему бесславию, своей молодей жизни». Бруно отвечал: «Пусть господь откроет тебе рай так, как ты открыл нам путь к язычникам».

В воспроизведенном рассказе нельзя не заметить одной особенности: в окружении князя Бруно не встретил духовных лиц, которые, казалось бы, обязательно должны были встретить миссионера. У Бруно вообще нет никаких упоминаний о клириках, хотя он провел в русской столице целый месяц. Сам князь отговаривает подвижника от сомнительной поездки, сам провожает его до границ своей земли, и последнее предостережение передает через одного из старейшин, а не какое-либо духовное лицо. Самому князю было и дурное видение, предвещавшее гибель миссионеру. Он и действительно погиб вскоре, но в другом месте.

По сообщению Бруно, он от имени киевского князя заключил мир с печенегами, и те даже соглашались креститься, если мир будет соблюдаться русами. Князь согласился с условиями и направил к печенегам своего сына в качестве заложника. О последствиях Бруно ничего не знает. Из летописей же известно, что уже через несколько лет возобновились войны с печенегами, и, во всяком случае, отношение к ним среди сыновей Владимира было неодинаковым.

Бруно просит императора также помириться с королем польским Болеславом, к которому он был особенно расположен. Очевидно, теплый прием был оказан в Киеве Бруно и по этой причине, и, видимо, к этому периоду относится сближение двух крупнейших славянских держав. Где-то около этого времени на дочери Болеслава женился сын Владимира (вернее – Ярополка Святославича) Святополк. Правда, князь не любил этого отпрыска, родившегося «от двою отец», и вскоре именно из-за него вошел в конфликт с польским соседом. Но позднейший летописец в качестве заслуги Владимира отметит, что князь жил в мире со своими соседями, польским, чешским и венгерским государями.

Бруно погиб в 1009 году в Пруссии. Незадолго до этого Поморье было окрещено Болеславом, и в 997 году была создана епархия в Колобжеге. Однако язычники, среди которых особой непокорностью отличались балтийские рутены-русы, почти всюду восстановили язычество. В 997 же году в Поморье погиб Войцех-Адальберт, причем его убийцами в одних списках названы пруссы, а в других – рутены. И в связи с гибелью Бруно-Бонифация также имелась версия о причастности к этому рутенов.

О Бруно-Бонифации рассказывает итальянец Петр Дамиани (ум. 1072) в Житии Ромуальда, написанном около 1040 года. Дамиани упомянул Бонифация потому, что считал его учеником Ромуальда (ум. 1027). Рассказ Дамиани считается попросту фантастическим, и он был бы таковым, если бы надо было привязывать его к Киевской Руси. Но он может получить иное звучание, если учесть, что действие происходило в юго-восточной Прибалтике, где пруссы часто жили вперемежку с рутенами-русами.

В рассказе Дамиани указывается, что события происходили там же, где незадолго перед этим пострадал Адальберт. Вслед за мученической смертью миссионера «блистающими знаками чудес обращены были многие из славянского племени». И теперь язычники щадят преемника Адальберта, дабы не повторилась такая же картина. Когда Бруно пришел к королю руссов, тот, увидев его одетым в рубище, подумал, что проповедник попросту собирает деньги. А потому обещал, что если Бруно «откажется от подобного вздора, то одарит его бедность богатствами с величайшей щедростью». Уязвленный столь корыстной постановкой вопроса, Бруно возвращается в гостиницу, «одевается подобающим образом в драгоценнейшие первосвященнические украшения и в таком виде снова является во дворец короля».

Теперь король испытывает его другим традиционным для житий способом: огнем. Надо было пройти между двух рядом зажженных костров, не пострадав при этом. Подвиг совершен, язычники просят прощения и крещения. В большом озере подвижник окрестил массу народа. Король решил, оставив королевство сыну, последовать за праведником. Жившего с ним брата он за отказ креститься умертвил, а другой его брат, живший отдельно, схватил пришедшего к нему Бруно и приказал обезглавить его на глазах у собравшейся толпы. Тотчас он, однако, и сам ослеп, к ужасу присутствующих. Король хотел наказать виновных, но, увидев их в состоянии оцепенения, решил предоставить выбор: если крестятся – простить, не крестятся – поразить «отмстительными мечами». Крещение привело в чувство оцепеневших. На месте гибели святого новообращенные построили церковь, и, заключает Дамиани, «ныне Русская церковь хвалится обладанием этого блаженного мужа».