Аполлон Кузьмин - Крещение Киевской Руси

В 30-е годы на первый план вновь выходят факторы идеологические. Приход к власти нацистов во главе с Гитлером сопровождался не столько антикоммунистической риторикой, сколько антиславянской и русофобской. Норманнская концепция становится основным аргументом в пользу того, что славяне, и в частности русские, как неполноценные в расовом отношении, не в состоянии самостоятельно создать государство и управлять им. Не случайно в СССР начинается постепенный возврат к внимательному изучению отечественной истории. В 1934 году принимается решение восстановить преподавание истории в вузах и школах, а норманизм по существу стал отождествляться теперь с пропагандой нацистской идеологии.

Поначалу и норманизму, и антинорманизму пытались противопоставить «новое учение о языке» Н.Я. Марра (1864–1934). Безусловно, гениальный ученый создал весьма упрощенную и потому явно неверную «стадиальную» теорию, по которой язык всех народов увязывался со стадией развития, а миграции как бы вовсе исключались. «Автохтонным» началом вплоть до 40-х годов пытались противостоять нацистским притязаниям на право «управлять» отсталыми аборигенами. В подкрепление тезиса об «автохтонности» вырвали из контекста фразу Ф. Энгельса о том, что «государства не могут быть привнесены извне» (речь в действительности шла о независимости от каких-то запредельных сил). Возникновения государств в результате завоеваний не только не исключительные, а преобладающие случаи. Между тем, и поныне многие наши норманисты закрываются именно этой фразой.

Наряду с использованием концепции Марра, обращались и к некоторым антинорманистским публикациям. Правда, сочинения их не переиздавались, но отмечались заслуги главных критиков норманизма – С. Гедеонова и Д.И. Иловайского. При этом, однако, не учитывалось, что концепции этих авторов совершенно различны и практически несовместимы. Если у Гедеонова варяги изначально – балтийские славяне, то Иловайский варяжское сказание считал позднейшей вставкой и легендой.

В целом антинорманизм 30–50-х годов XX века был уязвим и в методологическом, и в источниковедческом отношении. А потому возврат норманизма в 60-е годы был неизбежен. Уже книга И.П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (М.-Л., 1965) реабилитировала норманизм как определенную теоретическую концепцию, вполне заслуживающую серьезного к ней отношения. В статье «Антинорманизм и его судьбы», вышедшей в 1983 году, автор, по существу, переходит на позиции норманизма, оставляя лишь терявший всякий смысл тезис о том, что «государство не может быть навязано извне» (антинорманисты теперь осуждались как «белоэмигранты»). И примечательно направление спора автора с группой ленинградских археологов – Л.С. Клейном, Г.С. Лебедевым, В.А. Назаренко, доказывавших, что норманны на Верхнюю Волгу пришли значительно раньше славян и в X веке составляли больший удельный вес, чем славяне, уступая лишь местному угро-финскому населению. Спор шел о процентах: концепцию трех авторов нельзя было перечеркнуть тезисом «не может», и приходилось отказываться от надуманной концепции происхождения государства. В свою очередь, археологи, во много раз увеличившие роль «норманнов» по Волго-Балтийскому пути, не смогли объяснить, как же все-таки из симбиоза норманнов и угро-финов родился русский язык, носивший, между прочим, и черты, сближающие его с языком именно поморских славян. В итоге ценные наблюдения трех авторов подводили к такому выводу, которые сами авторы не предусматривали, а их оппонент, очевидно, сознавал.

В настоящее время на антинорманистских позициях остаются в основном киевские историки и археологи. Обращаются же они чаще всего на восток, в иранский мир. Д.Т. Березовец в статье о салтовской культуре (1970 г.), которая располагалась в VIII–IX вв. в среднем течении Дона и Северского Донца, вслед за многими историками, начиная с А. Шлёцера, отождествил ее с «русами». Недостаток статьи заключался в том, что автор так же, как и многие его предшественники, искал однозначный ответ, пренебрегая другими «Русиями». М.Ю. Брайчевский в статье о Днепровских порогах, по существу, полностью опроверг один из важнейших аргументов норманистов: он показал, что большинство «темных» названий порогов, перевод которых искали в германских языках, на самом деле легко объясняется словами из алано-осетинского языка. Но аргументацию многих украинских ученых ослабляет приверженность автохтонизму: они считают, что русы – это единственный народ, живший в Приднепровье или Причерноморье с древнейших времен.

Среди ученых Санкт-Петербурга традиционно преобладает норманизм, хотя имеются и последовательные антинорманисты (В. Вилинбахов и некоторые другие). В среде московских исследователей долго держался некий паритет, но в последнее время – главным образом филологами – привносится норманистская интерпретация первых веков русской истории, как правило, без привлечения новых аргументов и даже без учета главных аргументов норманистов прошлого столетия.

Главным аргументом в пользу норманнского происхождения руси вновь привлекается финское «Руотси» (эстонское Роотси), причем игнорируются указания авторов прошлого века (в том числе и ряда норманистов) о неубедительности этой этимологии. Претенциозные заявления филологов о том, что вопрос этот может решаться только филологически, опирается на заключение Г.А. Хабургаева («Этнонимия «Повести временных лет»». М., 1979) о том, что из «Руотси» может – чисто филологически – образоваться название «Русь». Но есть еще тысячи неиспользованных источников и простой здравый смысл. От здравого смысла, в частности, шел М.В. Ломоносов, и возразить ему что-нибудь норманистам было трудно.

Современные норманисты-филологи обычно выстраивают такой ряд: «родсы» – это именование гребцов на шведском языке, шведская область «Рослаген» – провинция гребцов, финны на свой лад это произносят как «Руотси», а эстонцы как «Роотси», славяне же восприняли это именование в своей огласовке – «русы». Таким образом, славяне стали называть русами (т. е. «гребцами») всех шведов, придав этому понятию этническое значение.

Надо признать, что приводимый аргумент происхождения термина «русь» – абсолютно бессмысленный. По сути, это должно было бы обозначать ругательство: гребцов часто приковывали к уключинам, поскольку труд этот тяжелый, как, скажем, и у бурлаков, и отнюдь не благородный. Более того, еще Г. Розенкампф в 20-е годы XIX века показал – сама социальная категория «родсов-гребцов» упоминается впервые лишь в XIII веке. Еще позднее упоминается провинция Рослаген (по С. Гедеонову лишь в XVII веке). Кроме того, Гедеонов вполне логично заключал, что обозначение рода занятий не может быть в принципе этнонимом, тем более самоназванием, которое, по летописи, произносили с гордостью. Да и называли финны «Русь» разными вариантами с корнем «вене» (венеды). И вполне логично он своим оппонентам А. Кунику и М. Погодину напомнил критику в адрес Шлёцера финских филологов: «При разборе предположений Шлёцера о происхождении финского Ruotsi, эстского Roots, Rootslane (шведы), от названия Рослагена, Паррот замечает: «Если бы в лексиконе Гунеля, из которого Шлёцер приводит переводное имя шведов, он отыскал настоящее значение слова Roots, он конечно бы не вздумал опираться на его созвучие. Оно означает вообще хребет… ребро… а в особенности ствол на листе. (Примерно то же значение слова «Роотс» и в современном эстонском языке. – А.К.) Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называют Швецию Ruotsimaa, a эсты Rootsima, страною скал».