Юрий Емельянов - Рождение и гибель цивилизаций

Очевидно, чувствуя несовершенство своей гипотезы, в которой истопник превращался в главную фигуру мирового прогресса и биологической эволюции, Хантингтон обратил внимание на другой фактор, который, по его мнению, сыграл не меньшую роль в развитии мировой цивилизации. Сопоставляя уровни развития различных стран мира с самыми разными показателями природных условий в этих странах, ученый обратил внимание на поразительное совпадение: чем выше был уровень развития, тем чаще в этой стране происходили грозы и штормы.

Объясняя это обстоятельство, Хантингтон приводил многочисленные данные, свидетельствующие о том, что воздух, наэлектризованный грозами и штормами, существенно усиливает интеллектуальную деятельность. Во время сильных бурь, доказывал Хантингтон, повышались оценки студентов, сдававших экзамены. В месяцы, когда больше гроз или свирепствуют штормы, увеличивается количество посетителей библиотек, обладателей патентов на изобретения. При прочих равных условиях в различных регионах США эти и другие показатели интеллектуальной активности выше там, где бывает больше гроз и бурь.

В подтверждение этих замечаний Хантингтон приводил карты, на которых были изображены регионы мира, в наибольшей степени подверженные циклонам, бурям и грозам. Их пределы в основном совпадали с границами наиболее богатых стран середины XX века. Первым таким регионом является часть Западной Европы от Ирландии и Великобритании, центральная и северная часть Франции, Бельгия, Голландия, Дания, Германия и западная Польша. Второй регион включает в себя восточные штаты США и южную Канаду от Галифакса и Милуоки до восточного Техаса, исключая Флориду. Третий регион — Япония. Четвертый расположен между 30-м и 40-м градусами южной широты ка восточном побережье Южной Америки от южных границ Бразилии и включает Уругвай и северную часть Аргентины. Пятый регион включает небольшую часть Австралии от Сиднея до Мельбурна и большую часть Новой Зеландии. Вывод Хантингтона таков: цивилизации движутся не только в сторону холода, но также туда, где бушуют бури и штормы.

Возможно, эти наблюдения имеют под собой реальную почву, но нет никаких оснований утверждать, что в регионах, где чаше. идут грозы и свирепствуют бури, циклоны и ураганы, рождаются более умные люди. Иначе все наиболее значительные открытия человечества и первые цивилизации возникли бы в этих краях, а не там, где они появились на самом деле. Однако ни один из этих регионов не сыграл никакой роли на первых этапах истории цивилизаций.

Впрочем, Монтескье также, кажется, понимал уязвимость тезиса о положительном влиянии холода на прогресс цивилизации, а потому он привлек другие доводы для объяснения успехов Европы в развитии цивилизации. Он уверял, что рельеф Европы благоприятствует развитию более совершенного общественного строя. Монтескье писал: «В Азии всегда были обширные империи… Дело к том, что в известной нам Азии равнины гораздо обширнее (то есть чем в Европе. — Прим. авт.) и она разрезана горами и морями на более крупные области; а поскольку она расположена южнее, то ее источники скорее иссякают, горы менее покрыты снегом и не очень многоводные реки составляют легкие преграды. Поэтому власть в Азии должна быть всегда деспотической, и если бы там не было такого крайнего рабства, то в ней очень скоро произошло бы разделение на мелкие государства, несовместимое, однако, с естественным разделением страны».

Не считал Монтескье благоприятными для развития совершенного общественного строя и рельеф Африки и Америки. «Африка лежит в климате, сходном с климатом южной Азии, и находится в таком же рабстве. Америка, опустошенная и вновь населенная народами Европы и Африки, не может еще в настоящее время проявить собственного духа; но все, что мы знаем о ее древней истории, вполне согласуется с нашими основными положениями».

Европейский же рельеф, по оценке Монтескье, мешал созданию крупных империй на этом континенте. Он утверждал, что здесь империи «никогда не могли удержаться… В Европе в силу ее естественного разделения образовалось несколько государств средней величины, где правление, основанное на законах, не только не оказывается вредным для прочности государства, но, напротив, настолько благоприятно в этом отношении, что государство, лишенное такого правления, приходит в упадок и становится слабее других».

Идею о том, что европейский континент наилучшим образом подходил дня развития цивилизаций, развил впоследствии Георг Гегель. Он полагал, что характер и степень цивилизованного развития народов мира предопределена формами тех континентов, на которых они сложились.

Отметив в своей «Философии духа», что «Америка представляет собой только общее различие севера и юга с совсем узкой полосой, соединяющей собой обе крайности», Гегель считал, что вследствие такой формы континента «первоначальные обитатели Америки… представляют собой слабое, исчезающее племя».

По мнению Гегеля, «Африка, взятая в целом, представляет собой сплошное единство данной массы, горный хребет, замкнутый в своих берегах». Поэтому, полагал великий немецкий диалектик, дух народов «черного континента» «еще дремлет, остаётся погруженным в себя, совершенно Не прогрессирует и, таким образом, вполне соответствует компактной неразличенной массе африканской земли». Вследствие этого, по мнению философа, «негров следует рассматривать как младенческую нацию, не выходящую еще из состояния незаинтересованной и чуждой всяких интересов непосредственности».

Констатируя, что азиатский материк, «являет собой противоположность высокого плоскогорья и больших долин, орошенных широкими реками», Гегель объявил, что «Азия представляет собой как в физическом, так и в духовном отношении момент противоположности… Дух, с одной стороны, отрывается здесь от природы, с другой, снова впадает в природность». Поэтому, полагал диалектик, «человек здесь еще не может прийти к сознанию своей личности, не имеет еще в свой индивидуальности никакой ценности и никакого оправдания, — ни у индийцев, ни у китайцев; эти последние без всякого колебания бросают или даже убивают своих детей».

Исходя из того, что в Европе «горы и долины не примыкают, как в Азии, друг к другу, как две большие половины этой части света, но повсюду проникают друг в друга», Гегель заключил, что европейский континент «представляет собой единство упомянутого неразличенного единства Африки и ничем неопосредованной противоположности Азии». Благодаря этому, считал германский ученый муж, «европейский дух противопоставляет себе мир, освобождается от него, но снова снимает эту противоположность, возвращает обратно в себя, в свою простоту, свое другое, многообразное». Вследствие этого в Европе «господствует бесконечное стремление к знанию, чуждое другим расам».