Александр Коржаков - Ближний круг «царя Бориса»

– Хватит, заканчивайте, – раза четыре пытался прервать мое выступление Президент.

– Я полностью согласен с Малашенко, – подвел итоги шеф. – Это раньше так было, что генсеков воспевали, нахваливали, а теперь нужна другая политика, нужно быть умнее.

Что ж, умнее быть никто не запрещает.

Половина участников Совета поддержала меня. Они понимали, что на совещаниях, скрытых от посторонних глаз, имеет смысл говорить правду.

…До отставки оставалось три дня, но ни Сосковец, ни Барсуков, ни я о ней не догадывались. Да и не думали об этом. Как обычно, пришли на очередное заседание Совета, ставшее последним для нас. В конце заседания, когда почти все выступили, Ельцин устало произнес:

– Ну, кто еще хочет высказаться?

Я поднялся:

– У меня три предложения. Первое. Борис Николаевич, вам необходимо встретиться с вашими доверенными лицами: вы же ни разу с ними не встречались, только с отдельными людьми.

– Да, правильно. Назначьте время.

Встрял Илюшин:

– Борис Николаевич, не надо с ними встречаться. Мы с ними без вас поговорим.

– А почему вы? Я должен сам, – удивился шеф.

– Борис Николаевич, Илюшин собирает только москвичей. А я имею в виду доверенных лиц со всей России. Их всего-то 200 человек, – пояснил я.

Виктор Васильевич не унимался:

– Все равно не надо. Некоторые из них себя проявили плохо. Мы не советуем, штаб – против, чтобы вы, Борис Николаевич, с ними общались.

Но Ельцин настоял на встрече. Анатолий Корабельщиков (помощник Президента) записал ее в график работы штаба, а Илюшин потом самовольно расписание изменил. Доверенные лица с самим кандидатом так ни разу до выборов и не увиделись.

Второе мое предложение касалось организации. А вот на третьем все и началось. Я заранее извинился за возможную некорректность к отдельным лицам, а затем нарочито бесстрастным голосом медленно произнес:

– Уважаемые господа Чубайс и Филатов! Очень прошу вас и передайте, пожалуйста, Сатарову и Лившицу (они не были членами Совета. – А.К.), чтобы в решающие две недели до выборов вы все вместе преодолели жгучий соблазн и не показывали свои физиономии на телеэкране. К сожалению, ваши «образы» отталкивают наших потенциальных избирателей.

Садился я в мертвой тишине. Обычный цвет лица у Чубайса – красновато-рыжий. Но тут он вдруг так сильно побледнел, что стал выглядеть как нормальный белый человек.

Обиженные члены Совета сразу собрались после этого заседания. Чубайс пригласил Гусинского и Березовского:

– «Наверху» получено добро, «мочим» Сосковца и его друзей.

В тот момент наша отставка была предопределена, противники ждали повода. «Добро», конечно, обеспечила дочка Президента. Осенью она добудет еще одно «добро» – на мой арест.

Любопытно, что за несколько месяцев до нашего отстранения Ельцин уже принимал решение убрать одного из членов штаба – Татьяну Дьяченко. Вызвал меня утром, приказал отнять у нее пропуск и не пускать в Кремль. Настолько она его достала. Я, конечно, понимал, что милые бранятся – только тешатся. Они-то поладят, а крайним окажется Коржаков. Я позвал Татьяну, объявил папино решение и посоветовал просто неделю-две в Кремле не показываться ему на глаза. И оказался прав – через некоторое время Президент забыл про свой приказ.

Ранний Ельцин обладал магическим воздействием на толпу. Если чувствовал недоброжелательный взгляд, то реагировал мгновенно – вступал в разговор, убеждал… Страстность Бориса Николаевича передавалась толпе.

Пришли иные времена. Теперь недовольных собеседников шеф избегал. Поворачивался к ним спиной, а местное начальство, непременно присутствовавшее при таких разговорах, затыкало выскочку:

– Чего тебе надо, что ты разорался?!

Служба безопасности Президента никогда не отбирала людей для встреч с Ельциным. Мои сотрудники всегда находились в толпе, но политической цензурой они не занимались: граждане могли спрашивать и говорить все, что угодно, лишь бы не представляли физической угрозы охраняемому лицу. Порой я даже специально провоцировал иного нерешительного человека высказать Президенту России правду.

Бывали иногда случаи, когда приходилось бить кого-нибудь по рукам. Например, если местный руководитель в порыве подобострастия обнимал шефа за талию. Фамильярность в отношениях с главой государства – вещь лишняя. Ребром ладони я слегка ударял в районе предплечья. Это место чувствительное, и даже после несильного удара на время пропадает желание обниматься. «Пострадавший» реагировал правильно:

– Извините, я увлекся.

Причем, если к Президенту с лобызаниями лез нормальный человек, я тихо, но твердо предупреждал:

– Уберите руки.

И он понимал. Некоторые же не слушали, и приходилось применять отработанный прием.

Раньше Ельцин получал заряд энергии от общения с людьми на улице. Мне, правда, надоедало чисто по-человечески (хотя знал, что надо) слушать в разных местах одни и те же его шутки, одинаковые обещания… Но со временем встречи с народом стали раздражать шефа, и он предпочел им поездки за рубеж: беседовать с доброжелательными и сытыми людьми всегда проще и приятнее.

Наши журналисты начали критиковать российского Президента за тягу к чужим берегам. Борис Николаевич, готовясь к выборам, внял критике, «исправился». Но непосвященные местные власти по-прежнему старались не подпускать к нему недовольных. Хотя накладки случались.

В одном провинциальном городе среди «заранее благодарных» пенсионеров затесался ярый противник, член КПРФ. Он в микрофон перечислил многочисленные претензии к Президенту, к демократам и вообще к устройству жизни на Земле, а потом попросил ответить. И кандидат в Президенты Ельцин ответил. Причем так удачно сострил, что над этим «ходоком» начали смеяться. Эпизод описали все газеты, ответ Бориса Николаевича показали по телевидению. Но в кадр не попали реплики местного начальства. Они между собой выясняли:

– Да как этот горлодер прорвался?! Его же в списках не было!

Паниковали, ожидали возмездия за промашку. Случались и курьезы во время таких встреч. Весной 96-го, в разгар предвыборной кампании, мы поехали в подмосковную Апрелевку. В программе значилось возложение цветов к памятнику погибшим за Родину в поселке Атепцеве. Затем встреча с ветеранами тут же, у обелиска, фотографирование. После торжественной церемонии и беседы к Президенту подвели пяти-семилетних малышей. Они были одеты в яркие курточки, улыбались во весь рот и явно принимали Ельцина за знакомого дедушку из телевизора. Борис Николаевич рассказал им про внуков: какой у него Борька хороший, какие замечательные и красивые Катька с Машкой и как он их любит. Потом с интонацией Деда Мороза поинтересовался: