Кристофер Брук - Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг

Для современного человека, изучающего эту тему, Генрих, наверное, кажется самым непривлекательным членом его семьи. К беспощадности своего отца он добавил элемент жестокости, достаточный для того, чтобы его боялись современники, хотя они и не испытывали к нему ненависти. Вильгельм Рыжий был открытым и щедрым. Генрих научился придерживаться своего плана действий и умел изображать благочестие. Иногда он был великодушным: он купил многих своих сторонников, даровав им титулы баронов и поместья, а в некоторых случаях — особенно в случае со своим сыном эрлом Робертом и племянником эрлом Стефаном — в его щедрости можно усмотреть элемент настоящей любви. По-видимому, он не отказывался от ответственности за своих детей. Он умел завоевывать доверие людей и почти не знал, что такое мятежи. Но он также умел внушить им страх и всегда мог совершить внезапные безжалостные и эффективные действия, и ему никогда не изменяла сила духа при применении крайних мер. «Его облик был характерен для членов его семьи: коренастый и крепкий, среднего роста, со склонностью к полноте; но его черные волосы ниспадали со лба, как у Траяна, а мягкое выражение глаз контрастировало с жестоким взглядом Вильгельма Рыжего — вот его отличительные черты» — так писал Фриман вслед за Уильямом Мальмсберийским и Ордериком. Но его «мягкое выражение глаз» не обманет нас; мы по-прежнему трепещем передо львом правосудия спустя более 800 лет после его смерти.

Жестокость Генриха помогает нам ответить на вопрос, был ли он способен строить планы смерти брата. Мы не должны недооценивать серьезность этого обвинения: это было убийство брата и, более того, убийство своего сюзерена. Можно легко поверить в его причастность к братоубийству; не так легко, наверное, — к предательству, учитывая его масштаб. Вероятно, следует принимать во внимание возможность того, что он действительно верил в то, что имеет право на трон. Нам трудно поверить, что есть серьезные указания на то, что Генрих считал, будто он, а не Вильгельм или Роберт должен стать королем. Мы узнаем, что он основывал свои претензии к Роберту на том, что сын, рожденный тогда, когда его отец был королем, имеет преимущество перед сыном, рожденным в то время, когда отец был обычным смертным. Это утверждение «работало» и против Вильгельма. Подобно многим королям, чей титул был сомнителен, Генрих был очень озабочен тем, кто станет его преемником. И когда все надежды на появление наследника мужского пола не оправдались, он попытался связать своих баронов самыми крепкими узами со своей дочерью Матильдой. Нам кажется странным, что король, который не был явным наследником своего предшественника и старший брат которого был на самом деле еще жив (Роберт умер в 1134 г.), так настойчив в вопросе наследственного права. Последние годы его жизни были бы гораздо легче и успешнее, если бы он согласился сделать своим наследником одного из своих племянников или даже незаконнорожденного сына; он вроде бы неплохо к ним относился. Это он сделать отказался, и его отказ легче понять, если мы серьезно отнесемся к тому, что он сам претендовал на трон как старший, «порфирородный» сын.

Генрих не женился, пока не стал королем. Верно, что в то время его рука не очень высоко ценилась на брачном рынке, но его быстрая женитьба на наследнице древнего английского рода после его восшествия на престол кажется хорошо продуманной. По крайней мере, все его законные дети были «порфирородными», и это, возможно, укрепило его желание увидеть Матильду своей наследницей. Можно развить это предположение и сказать: если бы на его совести было убийство брата, побуждение установить правление «порфирородного» наследника было бы гораздо сильнее, ведь оно делало бы убийство Вильгельма Рыжего не предательством, а устранением нечестивого узурпатора.

Мы опять находимся в области «если». Можно собрать косвенные свидетельства против Генриха, но прямых доказательств, видимо, нет. Вердикт должен быть — не доказано. И все же упоминание «порфирородности» дает нам в конце неожиданный поворот. В 978 г. был убит старший брат, и наследником стал младший, правление которого было омрачено подозрением в его соучастии в этом убийстве. Вряд ли этот прецедент сильно радовал Генриха. Но нашлись такие, кто доказывал, что младший брат должен был в любом случае стать королем. И при жизни самого Генриха в «Житии св. Дунстана» Эдмер утверждал, что сторонники Этельреда, младшего сына, доказывали, что у него было больше прав на трон, так как его отец был королем, то есть «порфирородным», когда тот родился. Эдмер отнесся к этому доводу с недостаточным уважением, но мы можем быть уверенными, что Генрих, если он знал о нем, — наоборот. Подобно испанскому прецеденту, случай Этельреда, наверное, предупредил его об опасности братоубийства и необходимости соблюдения тайны, если он оказался вовлеченным в него. Этельред также мог предложить ему причину поверить в то, что Генрих, а не Вильгельм является настоящим королем. В этом направлении можно воссоздать схему рассуждений, которая могла привести Генриха к соучастию в убийстве, но нет доказательств того, что он был соучастником. Самое большее, что мы можем сказать: если смерть Вильгельма Рыжего в августе 1100 г. была несчастным случаем, то Генрих I был большим везунчиком.

Генрих I умер 1 декабря 1135 г. К Рождеству на его месте воцарился Стефан. «Любителя мира», унаследовавшего силу и коварство Завоевателя и лишь немногие подкупающие черты его характера, сменил энергичный и отважный лидер баронов, самый привлекательный из нормандских королей. Во многих отношениях он был полной противоположностью Генриху. Возможно, именно этот факт заставил дядю полюбить своего племянника Стефана. Нет сомнений в том, что Стефан был любимым племянником Генриха; вполне вероятно, что тот испытывал к нему более теплое чувство, чем к кому-либо из своих многочисленных детей. Судьбой Стефану было предначертано провести жизнь в окружении мужчин и женщин, более сильных и ярких, чем он сам: его дяди Генриха I, его брата, Генриха Блуаского, епископа Винчестерского, его жены, Матильды Булонской и его соперницы-императрицы. В этой галерее Стефан по ошибке оказался в роли короля.

О его обаянии и хорошем характере свидетельствовали даже его враги. «Когда он был эрлом, — писал Уильям Мальмсберийский, — он отличался добрым нравом, шутил, мог сесть за стол в компании даже самых простых людей и завоевал такую любовь, которую едва можно себе вообразить». Но он также намекнул на то, что за этим фасадом Стефана крылся коварный и ненадежный человек. Он рассказывает историю о том, как он устроил засаду на эрла Глостерского и, когда затея не увенчалась успехом, попытался отделаться смехом, «сделав веселое выражение лица и добровольное признание». Когда он подозревал предательство или сталкивался с мятежом, Стефан мог действовать с большой отвагой и решительностью, но в нескольких случаях он приказывал арестовать своих врагов, когда они были при его дворе и должны были находиться под его защитой. Таким образом он арестовал епископа Солсберийского в 1139 г. и эрла Честерского в 1146 г. В обоих случаях его собственный сподвижник, автор произведения Gesta Stephani («Деяния Стефана»), приписывает эти обстоятельства хитрости последователей Стефана и намекает, что ситуация не была ему подконтрольна. Это традиционные отговорки, но в этом случае им, похоже, есть какое-то извинение. Стефан мог поступать необдуманно и поспешно; но настоящей его слабостью как короля было то, что он не умел ни сдерживать своих друзей, ни подчинять врагов. События часто выходили у него из-под контроля. «И тем не менее он не падал духом, когда какой-нибудь человек поднимал бунт, — пишет Уильям Мальмсберийский, — а внезапно появлялся то там, то здесь и всегда улаживал дела с большими потерями для себя, нежели для своих противников, так как, потратив массу усилий напрасно, он добивался от них на какое-то время видимости мира, раздавая им награды или замки». Стефан был отважным и умелым воином; обычно он был верным и щедрым, если не всегда заслуживающим доверия. Он обладал рыцарскими качествами и душевностью, чего не было у Завоевателя и его сыновей.