Сергей Цветков - Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега

Антропологические исследования показывают, что в заселении лесостепной полосы принимали участие славянские племена, принадлежащие как к балтийскому антропологическому типу (высокий лоб, узкое лицо), так и к среднеевропейскому (низкий лоб, широкое лицо).

Расселение славян на древнерусских землях сопровождалось стычками между племенами, порой принимавшими весьма ожесточенный характер. Столкновения были вызваны покушениями на соседнюю территорию, прежде всего на охотничьи угодья [78].

Два независимых друг от друга миграционных потока, вобравшие в себя разные группы славянских племен, обусловили «двуполюсное» развитие ранней русской истории. Русский Юг и русский Север долгое время шли если не совсем различными, то вполне самостоятельными путями. Охотно подчеркивая свои отличия друг от друга, они слишком часто забывали о том, что их объединяло. И в конце концов историческая задача достижения государственного и народного единения оказалась не по силам ни одному, ни другому. Поэтому можно сказать вслед за С.М. Соловьевым, что Новгородская и Киевская земли были не двумя центрами, а двумя главными сценами нашей древней истории. Подлинное средоточие Русской земли находилось не там и обнаружило себя не сразу. Зерно ее государственности — Владимиро-Суздальская Русь — медленно вызревало в стороне от кипучей жизни древнерусского пограничья.

С освоением славянами Северо-Западной, Южной и Восточной Европы закончилась эпоха Великого переселения народов. Европа обрела новое этнокультурное обличье и политические формы. Античные народы, создавшие блестящую средиземноморскую цивилизацию, в большинстве своем разделили ее участь, сойдя с исторической сцены. На смену им пришли варварские племена, у которых не было истории, но которым принадлежало будущее.

По понятным причинам наибольшее впечатление на современников произвело падение Западной Римской империи, чье разрушение стало залогом обновления европейского Запада. Однако не меньшего изумления заслуживают перемены, происшедшие в Восточной и Южной Европе, где к началу IX в. повсеместно и разом зазвучала славянская речь. Немного позже польский хронист, так называемый Галл Аноним, обозревая славянские земли, восхищенно напишет: «Земля славянская… тянется от сарматов, которые называются и гетами, до Дании и Саксонии, от Фракии через Венгрию, некогда захваченную гуннами, называемыми также венграми, спускаясь через Каринтию, кончается у Баварии, на юге же возле Средиземного моря, отклонившись от Эпира, через Далмацию, Хорватию и Истрию ограничена пределами Адриатического моря и отделяется от Италии там, где находятся Венеция и Аквилея». Эта земля, окруженная враждебными народами, по его словам, «никогда, однако, не была никем полностью покорена. Это край, где воздух целителен, пашня плодородна, леса изобилуют медом, воды — рыбой, где воины бесстрашны, крестьяне трудолюбивы, кони выносливы».

Столь быстрая колонизация такого огромного пространства, сопровождавшаяся полной ассимиляцией проживавших на ней народов, зачастую стоявших на более высоком культурном уровне, была событием не менее впечатляющим и значимым, чем заселение германцами Италии и западноримских провинций. Отныне деление Европы на север и юг, на варварство и цивилизацию, сменилось разделением на запад и восток, а главным геополитическим фактором ее развития сделалось противостояние и взаимодействие романо-германского и славянского миров. С другой стороны, в лице славян Европа обрела народ, который оградил ее от непрерывного наплыва кочевых орд с востока; и этот народ не только встал на пути разрушительного потока, но и смело двинулся навстречу ему. Вместе со славянами в лесную глушь и степное безбрежье Восточной Европы, где царил мертвенный застой или в бессмысленном кружении, сменяя друг друга, проносились кочевые вихри, пришла История.

В своем внутриплеменном развитии славяне к началу IX в. прошли немалый путь. Из безликой этнографической массы, населявшей некогда заброшенную часть античной ойкумены, они выделились в самостоятельную народность, одну из крупнейших этнических группировок Европы, которая с первых же шагов на историческом поприще предприняла попытки государственного оформления своего национального бытия.

Начиная с VII в. обозначились первые признаки внутривидового расслоения славянства на западную, южную и восточную ветви. На протяжении следующего столетия единый поток славянской истории под влиянием местных условий разделился окончательно, так что примерно с этого времени мы можем говорить о начале истории русского народа.

Во время расселения по Восточно-Европейской равнине в VI–IX вв. славяне наиболее тесно взаимодействовали с тремя этническими группами — финнами, балтами и хазарами.

Осев в бассейнах Волги, Оки, Ильменского и Онежского озер, славяне оказались среди туземного населения этих земель — финно-пермских племен: вотяков (удмуртов), коми, мари, мордвы, карелы, эстов, суоми и др.; угорские народности, то есть мадьяры, вогулы и остяки до рубежа IX–X вв. не были затронуты славянской колонизацией. Западной границей тогдашнего финского ареала был Финский залив, южной — Средняя Волга.

Финны были, наверное, самым отсталым народом античной Европы. Первые сведения о прибалтийско-финских народностях — эстиях и феннах (предках эстонцев, саамов, лопарей, лапландцев) — содержит Тацитова «Германия». Описывая племя эстиев, римский историк указывал на то, что «меч у них — редкость; употребляют же они чаще всего дреколье». О феннах Тацит пишет следующее: «У феннов — поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянию, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях».