М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Два голштинские министра (один граф Бонде, который еще не уехал), находящиеся здесь, представили протест против всего того, что сделано вопреки прав сына их государя [61], который должен быть действительным наследником. Я думаю, что им не дадут никакого ответа, а если дадут, боюсь, это будет объявление покойной герцогини Голштинской и ее сестры принцессы Елизаветы незаконнорожденными, родившимися вне брака и в публичном сожительстве. Весьма много врагов имеет эта бедная государыня-принцесса, чего она и не заслуживает, потому что не делает зла никому, отличается прекраснейшими качествами, и ее недостатки не вредят никому, кроме ее самой.

Среди всего этого барон Остерман притворяется больным и не хочет мешаться ни в какие дела до самого приезда царицы.

Партий бесчисленное множество, и хотя после смерти царя все продолжает быть в величайшем спокойствии, но еще не все кончено, и, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка.

Говорят, что потребуют от Долгоруких, отца и сына, фаворитов царя, отчета в громадных суммах и драгоценностях, которые прошли чрез их руки, и я весьма боюсь, что они будут поставлены в величайшее затруднение, не будучи в состоянии выдать их. Княжне-невесте, как меня уверяли, назначат не более как пять тысяч рублей вдовьего пансиона, что составит около шести тысяч песов нашей монеты.

Почти незаметно, чтобы жалели о смерти царя, по причине удовольствия, которое доставило всем падение Долгоруких, которые всех, даже самого царя, трактовали с гордостью и невыносимым самовластьем. (…)

К известиям в других нынешних письмах я могу прибавить только то, что во время своей болезни его царское величество объявил свое помилование детям князя Меншикова, не только освободив их из заточения в Сибири, но и наградивши каждого из них майоратами из деревень и крестьян в десять тысяч рублей, по каковому предмету Верховный Совет сделал уже надлежащие распоряжения.

Москва, 26 января (6 февраля) 1730 года

(…) Новый образ правления, составляемый вельможами, подает повод к волнению в мелком дворянстве. Они говорят между собою: «Знатные предполагают ограничить деспотизм и неограниченную власть. Эта власть должна быть умерена советом, который мало-помалу захватит в свои руки бразды правления. Кто нам поручится, что несколько времени спустя вместо царя мы [не] увидим в лице каждого члена этого совета тирана, своими притеснениями сделавшего нас рабами пуще прежнего? У нас нет законов, которым бы должен был следовать совет, они сами издают законы, и потому во всякое время могут их уничтожить, и в России будет господствовать анархия».

Судьба насмехается над Алексеем [62]и его сыном: они ничтожны и презираемы.

Москва, 29 января (9 февраля) 1730 года

(…) Все заняты теперь мыслью о новом образе правления. Планы вельмож и мелкого дворянства доходят до бесконечности. Первые желают присвоить себе верховную власть в форме аристократической. Они предполагают устроить три государственные верховные учреждения, именно. Верховный Тайный Совет, состоящий из 12-ти членов, есть глава правления; Сенат из 60-ти и для мелкого дворянства собрание из 100 [человек] с ограничением, что эти три учреждения никогда не должны в важных случаях собираться вместе, и Верховный Тайный Совет сохраняет право совещательного голоса. В таком случае мелкое дворянство останется при своем прежнем положении. Где же законы? На чем все основывать? Их-то у них и нет. Я уверен, что когда ее величество вступит на престол, то заставит их петь другое. Она примет сторону мелкого дворянства, не желающего никаких перемен и уже начинающего составлять различные факции [63]. Это не мешает постараться предупредить некоторые злоупотребления, происходящие от верховной власти, как, например, не должно допускать целому народу быть в зависимости от вспыльчивости и капризов фаворита, а и остальном они зашли уже слишком далеко. Некоторые сомневаются, чтоб царица согласилась на их предложения. Я же совершенно противного мнения: она согласится на все, а между тем сделает то, что хочет. (…)

Москва, 2 (13) февраля 1730 года

Г Остерман по-прежнему притворяется больным, чтоб освободить себя от необходимости принимать участие в этом трудном деле, и за последнее взялся, как говорят, старик князь Голицын, член Верховного Совета. Уверяют, что план этого министра заключается в следующем: власть государыни не должна распространяться далее внутреннего управления двора, а вся власть верховная должна быть предоставлена Верховному Совету, составленному из десяти членов, которые одни могут располагать должностями и войсками. Сверх этого совета должно учредить еще три собрания: Сенат, состоящий из тридцати шести членов, дворянскую палату из двухсот человек и, наконец, третью палату, составленную из выборных от каждого города. Но так как многие из мелкого дворянства (которое при подобном изменении старых порядков управления было бы поставлено в безвыходное положение), как говорят, намекнули под рукою, что при принесении по русскому обычаю присяги новой царице легко могут произойти неожиданные затруднения, то это обстоятельство, по-видимому, расстроило первоначальный проект князя Голицына.

К тому же здесь образуется ежедневно множество различных факции, и в них, несомненно, участвуют и наименее покорные из духовенства, которое оскорблено презрением к нему, обнаруженным тем же князем Голицыным, вследствие чего ни одно из духовных лиц не было призвано в собрание государственных чинов для избрания новой царицы под тем предлогом, что духовенство опозорило себя, сказав после смерти царя Петра I содействие из корыстных целей к возведению на русский престол в ущерб законному наследнику лица, которое должно было остаться совершенно чуждо ему.

Все эти соображения внушают здесь довольно сильные опасения, и из того заключают, что или мысль об изменении формы правления будет покинута, и власть новой государыни будет сохранена в том виде, как было при ее предшественнике, или же предполагаемые нововведения осуществятся нелегко, не без того, чтобы породить в этой стране внутренние беспокойства. Все это тем более усиливает общее нетерпение, и все хотят знать, может ли предстоящее прибытие царицы успокоить общественные беспокойства.

Москва, 2 (13) февраля 1730 года

Если в эти два дня случится что-нибудь особенное, я пошлю с известием нарочного до Риги, чтобы Его Величество вовремя получил известие. Я весьма боюсь, что с обнародованием нового плана произойдет какое-нибудь возмущение, потому что офицеры гвардии открыто говорят, что они-де желают лучше быть рабами одного монарха-тирана, чем покоряться стольким главам, тирания которых будет невыносима. Чрез несколько дней узнаем все, а между тем б[арон] Остерман продолжает держаться своего заключения, из которого он не выйдет до приезда царицы. Со всею поспешностию занимаются приготовлением всего необходимого для погребения царя, которое будет через пять дней. (…)