М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Но понеже упорно все молчали, и только он один кричал, нарекать стал: «Для чего никто ни единого слова не проговорив? Изволил бы сказать, кто что думает, и хотя нет-де ничего другого говорить, только благодарить толь милосердой государыне». И когда некто из кучи таким голосом с великою трусостию примолвил: «Не ведаю-де и весьма чуждуся, из чего на мысль пришло государыне тако писать?» На которые его слова ни от кого ответа не было.

Потом кн. Алексей Михайлович Черкасский предложил словесно, дабы ему и прочей его братии дано время порассудить о том свободнее. И на то соизволили верховные, желая паче отпустить прочь упрямых и себя от страха освободить, нежели вменя то в пользу свою.

Архиереи же синодальные учали домогаться, чтобы, больше не отлагая, собраться и совершить благодарственное молебствие, чему уже и не спорил никто. Повелел же Синод диаконам возносить государыни имя с полною монаршескою титлою, самодержавие в себе содержащею. Что и сделано; да то ж верховным весьма нелюбо стало, и каялись, что о том прежде запамятовали посоветовать. И когда же в тот день Синод посылал во все страны письменные титулования государыни формы, посылали и они, но титлы самодержавия, уже прежде оброненной, переменить не посмели.

Из оного времени видеть было можно, что всякого, почитай, чина и звания люди, якобы дряхлы и задуманые ходили и будто нечто глубокое размышляли. И не можно было иначе поступить, у кого здравый смысл и разум был. Понеже, хотя затейка верховных господ и не тайна была, однако же никто не надеялся, дабы они отважились так рабские и тесные владения уставы на императрицу накинуть. (…)

В десятый день февруария получена ведомость, что государыня от Москвы уже недалече. И скоро потом от чина церковного три архиерея да три сенатора от гражданского на встречу ее величества выправлены.

Да тут жалостное нечто и примечения достойное явилось. Когда оные сенаторы и архиереи по определению Верховного Совета именем всех чинов императрицу приветствовать в дорогу наряжались, нужда им была требовать пашпорта от Верховного Совета, и получили. А когда доехали до заставы (о чем прежде упомянуто), понеже еще далече того места была государыня, тогда капитан, заставу держащий, с объявлением от них пашпорта как самих господ, так служителей считал и потом дале шествовать пропустил.

Вместе ли и совокупно сенаторы к государыне; которая, тогда в селе Чашниках остановилась, прибыли или порознь и особно, я о том неизвестен и не проведывал, яко ненужного, а о сем от неких из свиты князя Василия Лукича после я уведомился, что, когда как архиереи, так и сенаторы государыню приветствовали, тогда оный князь Василий весьма прилежно на глаза их присматривался и на все их движения и мгновения остро наблюдал. Толико сиречь трусливо и опасно было оное властолюбивое шатание. А правилам политическим сходна ли была хитрость оная, иным на рассуждение оставляю.

Еще же и сего проронить ненадобно, что когда некоторые из приветствовавших, откланясь государыне, прежде ее походу к Москве возвращались и зело скоро бежали, и уже три версты проехали, тогда государыня, из квартиры выехав, тотчас их миновала и незадолго из глаз вышла. И в том бо господа оные имели попечение, чтоб елико можно спешить, которое поспешение так жестокое было, что в десять дней (а если нужные в Риге, Пскове, Новгороде и Твери остановки выключить, то разве в восемь дней) больше тысячи верст убегли с немалым здравия государыне нарушением.

И того же дни прибыла императрица в село Всесвятское, седьмь верст от Москвы расстоянием. И зде для успокоения остановясь, приказала Петра II до своего в град пришествия погребению предать, – что в утре совершилось.

Но и тут приключилось нечто непростое и такое, что трудно сказать, удивлению ли паче или смеху оное подлежит? Дванадесятого дня февруария на всходе солнца все чины в дом представлявшегося государя сошлись. Но долго ничего не делано, и неведомо, чего ожидали. Мы думали, что к церемонии оной не все изготовлено, однако ж ничего, что б не готово было, усмотреть не могли. И когда некто из знатных особ, стужив долгим сидением, спросил у одного действия того управителя: «Для чего поход доселе не начинается?» Он ему отвечал, что еще не дождались от Верховного Совета определения: где и как быть в церемонии покойного государя невесте. А она-де требует себе как места, так и наряда и всей славы императорской.

И то многие слыша, великим негодованием возроптали, браня и проклиная необычное тех людей бесстудие. И ничего дожидаться не веля, устроились все к погребальному походу, в котором мечтанная императрица нигде не явилась.

Всяк же может тут видеть, что князя Алексея, родителя помянутой невесты, и других им сродников и сие дельце было, и что они, видя у себя отнятое, которое мечтали в руках своих иметь – монарший скипетр, не оставляли ничего, что бы ни показалось к высокости их угодное. Прежде уже мы показали, как бесстудно князь Алексей оный показывал хартию, якобы прямой завет, от Петра II написанный. А когда то не удалось, то избрали они императрицу, да без власти и силы, чтоб сами тем завладели и они бы делом царствовали, а государыня царским только именем тешилась. Но дабы и вид славы царской не весьма от дому их отлучался, сию-то штучку употребить затеяли. Понеже если бы Катерина их в погребальной церемонии императорское место заняла, сделали бы оную, если не равною самой государыне, то хотя второстепенною, да еще, чаю, и на том не остановились.

Того же февруария в… день [69], который тогда воскресный был, императрица Анна в Москву вошла с великою славою, да и сама не имела чем веселиться, и многие о бедном ее состоянии тужили и печалились. Когда вошла в дом царский, тотчас узнала, что она якобы полонена и заключена в честную тюрьму. И нельзя сей было иначе думать, понеже князь Василий Лукич Долгорукий, который из Курляндии привез ее в Москву, у самых дверей светлиц, ко пребыванию ее уготованных, занял себе другие светлицы, так что никому невозможно было доступить до государыни без его позволения. Да и кого допускал, за тем и сам вхаживал, и никто отнюдь, ниже сестры ее величества, не волен был, что ни есть поговорить, разве присутствующу и слышащему ему.

Между тем верховные господа прежнюю присяги форму, которою народ на верность государю своему себя обязует, переменя, новую выковали, вымарав многие как обносилась речь, самодержавие заключающая. И потом февруария в… день всех чинов созвали для присяги к первопрестольной церкви, которая вкруг по площади многим воинством обставлена была. И тогда в собрании Верховного Совета некоторые из шляхетства о переменной присяжной форме спорили. А в палате синодской первый член, архиепископ Новгородский [70], как к товарищам своим, так и ко всем прочим архиереям и архимандритам (а было многое число), увещевательную речь имел, ясно показуя, что великое весьма дело есть присяга, и вечно наводит бедство, если кто присягает на то, что противно совести, или чего и сам не хочет, или не ведает. И для того настоял, дабы Синод от Верховного Совета Новосоставленной, как слышно, присяжной формы первее требовал, чтоб знать, что в ней содержится.