М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Склонности Миниха к эффектным поступкам, о которой говорит его адъютант Манштейн, мы обязаны созданием, так сказать, образца военного дворцового переворота. При последующих насильственных переменах правления в России заговорщики сознательно или невольно следовали этому образцу. Менялось число участников авантюры, привносились какие-то особенности в ход событий, но схема, «составленная» Минихом, оказалась удивительно живучей.

Блеск переворота Миниха состоял и в том, что Бирон давно опасался претензий военных влиять на высшую власть в империи. Предосторожностью герцога объясняется создание в 1730 году третьего гвардейского полка – Измайловского. В противовес петровской лейб-гвардии в Измайловский полк брали преимущественно «из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев». Кроме того, Бирон надеялся умерить политические аппетиты гвардии, изменив ее социальный состав. «Проявляя заботу» о российском дворянстве, он считал зазорным службу для него в гвардейских полках не на офицерских должностях. Если раньше в гвардии и рядовые были дворяне, то Бирон стремился таких рядовых переводить офицерами в армейские полки, а вместо них набирать в гвардию обыкновенных рекрутов. Замысел был неплох, но дворцовые перевороты 1741 и 1762 годов показали, что «крестьянская» гвардия политизируется не хуже, чем «дворянская». Занятно и то, что Измайловский полк, создававшийся именно для гарантии от смут внутри гвардий, первым поднимет мятеж против Петра III в 1762 году.

Миних, похоже, обладал даром политической демагогии.

Если верить материалам следствия, проводившегося уже при Елизавете, фельдмаршал морочил голову солдатам, объясняя, что в их воле ставить и низлагать императоров, что править будет тот, кого они сами укажут – будь то принцесса Елизавета или герцог Голштинский, ее племянник. Воспользовавшись популярным у гвардейцев именем дочери Петра, фельдмаршал повел их на переворот, нисколько не соответствовавший интересам Елизаветы. Но гвардейцы запомнили слова Миниха о своей власти менять династии, что они хорошо доказали спустя всего лишь год. Такие последствия можно было предвидеть уже из того, что Анна Леопольдовна жаловала деньгами солдат караула Бирона за то, что они не выполнили свой прямой долг – следовать присяге. Это поощрение ярко показывает подлинное место гвардии – она не столько вооруженная сила в руках правительства, сколько продолжение придворного штата, руководствующееся законами интриги, а не воинским уставом.

Судьба зло посмеялась над «изобретателем» военного дворцового переворота в Российской империи – впоследствии Миних дважды оказывался в лагере тех, кого как раз свергали именно таким образом. Мы не сочли возможным выделять в самостоятельный раздел рассказ о том, как Миних был отстранен от власти, хотя и это иногда называют «дворцовым переворотом». Мирно прошедшая отставка Миниха являлась, в сущности, наградой за проявленную инициативу: слабое правительство Анны Леопольдовны не могло не опасаться человека, продемонстрировавшего в высшей степени убедительно способность с кучкой солдат произвести государственный переворот. К тому же и Бирон, ожидавший удара откуда угодно, но только не от Миниха, не мог простить предательства и так расписывал при допросах коварство фельдмаршала, его двуличие, что, похоже, запугал как следователей, так и правительницу созданным им ради отмщения образом Миниха.

Говорили, что Бирон каждую ночь спустя много месяцев после ареста просыпался в холодном поту в тот самый час, когда в его спальню вломился Манштейн со своими гренадерами…

И Миних, и Бирон вернулись в Петербург одновременно, и, как записал очевидец в своем дневнике под датой 31 марта 1762 года, «граф Миних и Бирон курьезно увиделись в первый раз во дворце». Наверное, это было действительно курьезно.

(…) Она [75]умерла в полном сознании, не думая, что жизнь ее находится в опасности. Последние произнесенные ею слова были: «Прости, фельдмаршал!»

Она придала своему двору пышность, построила императорский дворец, умножила гвардию Измайловским и Конногвардейским полками, значительно увеличила артиллерию, содержала в блестящем состоянии войско и флот, учредила кадетский корпус и, умирая, оставила в своей казне два миллиона наличными деньгами.

Герцог Курляндский, граф Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили от имени императрицы духовное завещание.

Остерман, который под предлогом, что болезнь ног мешает ему ходить, в течение многих лет не выезжал из своего дома, приказал внести себя в креслах во дворец к изголовью постели императрицы за несколько часов до ее кончины. Здесь он вынул из кармана бумагу и спросил государыню, не угодно ли ей позволить, чтобы он прочитал ей ее завещание. Императрица спросила: «Кто писал это завещание?» Доказательство, что она не приказывала этого и что духовная была составлена без ее ведома.

Остерман приподнялся с кресел и, поклонившись, отвечал: «Ваш нижайший раб».

Затем он начал читать завещание, и когда дошел до той статьи, которою герцог Курляндский назначался регентом на шестнадцать лет до совершеннолетия юного государя Ивана Антоновича, то императрица спросила герцога Бирона: «Надобно ли это тебе?» Доказательство, что императрица не думала готовить подобную будущность для герцога.

Предполагают, что императрица, находившаяся в большой слабости, подписала это завещание, а герцогиня Курляндская заперла его в шкаф [76], где хранились драгоценности государыни.

После этого Остерман приказал перенести себя в приемную императрицы, где уже собрались все вельможи, извещенные врачами о том, что императрица была при смерти. Адмирал граф Головин и обер-шталмейстер князь Куракин, обратясь к Остерману, сказали: «Мы желали бы знать, кто наследует императрице?» – «Молодой принц Иван Антонович», – отвечал Остерман, но при этом ни слова не сказал ни о завещании, ни о назначении герцога Курляндского регентом империи, и потому все ожидали, что императрица назначит своею наследницею племянницу свою принцессу Анну Мекленбургскую. Но это не согласовалось с видами Бирона, который, не довольствуясь тем, что сделался герцогом Курляндским, хотел управлять Российскою империею, а Остерман и Черкасский рассчитывали устроить через это свое благосостояние.

На другой день, 18 октября 1740 года, когда все вельможи собрались во дворец, Остерман по-своему объявил им о кончине императрицы. Вышеупомянутое духовное завещание было прочитано; войска стояли под ружьем; герцог Курляндский был признан регентом России, а принц Иван – императором. Все сановники подписали присягу в верности, к которой были затем приведены гвардейские войска, коллегии и проч. согласно с обычаем, установленным в России. (…)