М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Сношения Елисаветы Петровны со Швециею, о коих упоминает г. Манштейн, состояли в обещании, исторгнутом маркизом де ла-Шетарди. Усердствующий царевне француз желал безделицы: чтобы Россия возвратила Швеции все области, Петром Великим покоренные! Елисавета не согласилась дать письменного обещания, отзываясь, что крайне опасно излагать на бумагу столь важную тайну, и настояла, дабы во всем положились на слово ее. Последствия показали, что Елисавета Петровна перехитрила лукавого француза и ослепила шведов.

Правительница имела многие доказательства о заговоре, но, будучи, излишне доверчива и крайне беспечна, не решалась употребить сильные средства, которые природа внушает к защищению нашему. Все споспешествовало к погублению великой княгини Анны Карловны. Несогласие ее с супругом, устранение от дел мужей, которые умом своим могли б поддерживать ее, как то Миних, Бестужев, связи с графом Линаром и слепая доверенность к сему иноземцу. Саксонский посланник, поссорясь с графом Остерманом, злобно очернил сего министра, представил его коварным, опасным, недоброхотствующим Правительнице, даже успел возбудить подозрения на принца Брауншвейгского, действовавшего, как он говорил, по внушениям Остермана. Принцесса всему легко поверила, прекратила благоволение к графу Остерману, не хотела принимать от него никаких представлений, не внимала советам супруга своего. Тщетно покушался Остерман открыть глаза Правительницы, тщетно желал он предостеречь ее от угрожавшей опасности. Принцесса с презрением отвергала все представления единственного человека, могшего подать ей спасительные советы в таком деле, от коего зависели и сохранение, и судьба ее. К вящей же безрассудности Правительница вздумала объясниться с противоборницею своею наедине. Слезы и притворные знаки усердия последней совершенно усыпили первую. Елисавета Петровна, приведенная сим объяснением в большое беспокойство и замешательство, поспешно возвратилась во дворец свой, призвала приближенных своих и по совещании с ними решилась в наступающую же ночь внезапно совершить замысел, который по предположению французского посланника намеревались произвести в действие месяцем [позже] и совсем иным способом, не подававшим большой надежды к успеху. Алексей и Кирилл Гавриловичи Разумовские [107], Михайло Ларионович Воронцов, Александр и Петр Ивановичи Шуваловы, Василий Федорович Салтыков – все соделавшиеся потом знатными и сильными вельможами – и медик Лесток непосредственно содействовали императрице Елисавете Петровне при восшествии на престол.

Маркиз де ла-Шетарди пришел в чрезвычайное изумление, когда среди ночи разбудил его присланный от Елисаветы Петровны камергер П. И. Шувалов и уведомил о восшествии ее на престол. Приняв на себя личину, посланник изъявил притворную радость и поспешно поехал в цесаревин дворец. Толпы волнующегося по улицам народа, с восторгом увидевшего на троне дщерь незабвенного в сердцах наших монарха, стоявшие под ружьем гвардейские полки, раздававшиеся в воздухе громогласные восклицания «Да здравствует наша матушка императрица Елисавета Петровна!» – приводили маркиза в сильное смущение. Внезапно совершенный Елисаветою удар разрушил все зловредные его замыслы. Доброхочущий России француз желал, чтобы перемена сия произведена была по его предначертанию, чтобы шведы приближились к берегам Невы, силою оружия своего споспешествовали возведению на престол Елисаветы, предписали ей законы в стенах столицы, основанной победителем их [108], – и тогда-то маркиз мечтал беспрепятственно и самовластно господствовать при российском дворе. (…)

Из вышеприведенного манифеста императрицы Елисаветы Петровны от 22-го генваря 1742 года оказывается, что граф Остерман, Головкин и Левенвольде обще с некоторыми другими тамо именованными особами имели между собою совещание, како великую княгиню Анну возвысить в императорское достоинство и наследие престола обратить также на ее дочь. Чрез сие самое великая княжна Елисавет Петровна, равно как и ее племянник герцог Голштинский были бы больше отдалены от наследия престола. Намерение и было точно такое, ибо граф Остерман и многие другие знатнейшие чины империй боялись великую княжну, Елисавет Петровну. Но сия была любима почти всею российскою нациею, и особливо лейб-гвардии полками, как от офицеров, так и от рядовых. Она обратила к себе всех сердца снисхождением своим и приветливостью. Ни одного почти не проходило дня, чтоб она не была восприемницею младенца у кого-либо из гвардии, причем родителей богато награждала или иначе гвардейцам милости оказывала. При дворе правительницы Анны судили о том столь легкомысленно, что, услыша, когда она с гвардейскими офицерами и рядовыми разговаривала, всегда публично насмехались и говорили, что Елисавета имеет сходбища с Преображенскими гренадерами. Между тем правительница Анна имела некое сокровенное предчувствие, что великая княжна Елисавета над нею владычествовать будет; поелику однажды во время регентства своего посетив ее, оступилась она и упала у ног Елисаветы, и сие обстоятельство толикое сделало впечатление в ее сердце, что она к своим придворным дамам (из которых одна мне о сем пересказывала) вещала: мне, конечно, должно будет уничижиться пред великою княжною Елисаветою. Словом, прежде ее падения предостерегали ее многократно от великой княжны Елисаветы Петровны, но она отчасти с намерением не хотела принимать надлежащих мер для своей безопасности, отчасти же не имела дару и духу на то решиться. Хотя она все учиненные ей в предосторожность представления отвергала, однако ж сии заслуживают здесь занимать место. Я не стану обстоятельно описывать того, что великобританский министр Финк за несколько дней прежде воспоследовавшего с ней несчастья объявил ей, что она будет свержена, если не предупредит того, но упомяну о других случаях. Прежде ее падения за несколько дней приехал обер-гофмаршал граф Левенвольде во дворец ночью, когда правительница уже в постели лежала, и отдал ее камер-юнфере (которая в мою бытность в Санкт-Петербурге была еще жива и изустно мне о том рассказывала) письмо, дабы вручить регентше, которая, приказав принесть свечу, прочитала оное и после велела в ответ сказать графу Левенвольду, не с ума ли он сошел. 20-го числа ноября получила она другое письмо, надписанное из Брюсселя, в котором не токмо предостерегали ее от великой княжны Елисаветы Петровны, но и напоминали, дабы она приказала арестовать господина Лестока, который находился в службе при великой княжне Елисавете Петровне. Два дня спустя после того было при ее дворе многочисленное собрание, из которого она, ввечеру вышед в свою комнату, приказала через баронессу Анну Аврору фон-Менгден (после бывшую супругу графа Лестока) позвать к себе от игры великую княжну Елисавет Петровну, что великое произвело во всех удивление. Когда великая княжна Елисавет Петровна пришла в комнату, то правительница, вынув последнее упомянутое письмо из ящика, подала ей оное и наведывалась подробно обо всех обстоятельствах. Великая княжна в немалое пришла изумление, но опять ободрилась, когда правительница к ней вещала, что Лесток часто ездит в дом французского министра маркиза де-Шетардия, в чем она поистине отпиралась и действительно оспорила. При сем ничего более не произошло. Правительнице (как то одна из ее камер-юнферов мне рассказывала) неоднократно после в Риге и Динаминдском шанце супруг ее выговаривал, что она о сообщенных ей известиях о намерении великой княжны Елисаветы Петровны ему не открывала и что она вообще не пеклась о своей и всей их фамилии безопасности; но она никогда в том не раскаивалась и всегда утверждала, что лучшей перемены нельзя быть, как с ней воспоследовала, ибо-де чрез то отвращено всякое кровопролитие.