М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством. Почему и восчувствовал я внутреннюю оного перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия. Того ради помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно, чрез сие заявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюсь, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29. 1762. Петр.

Последняя революция в России справедливо привела Европу в изумление и стоила слабому и несчастливому императору Петру III трона и жизни. Ее история настолько поразительна, что заслуживает избежать забвения и дойти до потомков в беспристрастном изложении. Некоторые авторы уже отваживались на это, но источники, которыми они пользовались и откуда заимствовали материал для своих сочинений, слишком сомнительны и написаны слишком недавно, чтобы можно было поверить тому, что в них говорится. Неудивительно поэтому, что они неполны, малодостоверны, односторонни, а местами состоят просто из выдумок. Чтобы по мере сил восполнить этот пробел и не останься в долгу перед грядущими веками, я желаю выдавшиеся мне теперь часы досуга использовать для записи всего того, что сам я видел и слышал либо же узнал от людей, которые являлись если и не участниками, то уж по крайней мере свидетелями той или иной сцены. Эти показания тем более заслуживают доверия, что я самым тщательным образом сличал их между собой и счел возможным использовать лишь те из них, которые полностью согласовывались друг с другом. Надеюсь, что страстная любовь к истине воодушевит и других сочинителей, которые, как и, я, будут просто писать для потомков, не прибегая к искажениям и выдумкам. Перед ними, возможно, встанут и более серьезные цели, чем передо мною, поскольку пока что я предполагаю писать не биографию этого несчастного принца, не историю его правления, а лишь краткий очерк самого последнего эпизода – свержения этого государя. Если я выполню свое намерение и нечто подобное же совершат, как хотелось бы надеяться, и разные другие наблюдательные люди, оказавшиеся в России в то достопамятное время, то вряд ли будущий историк при общем недостатке источников сможет найти что-либо более подробное, чем сообщение современника. Они окажутся ему тем полезнее, если учесть, что немногие были бы в состоянии провести столь точное исследование, как я, поскольку этому способствовала занимаемая мною тогда должность и тесные связи, которые я поддерживал в то время с различными людьми. Кроме того, в моем сочинении нет ни одной неточности – я могу похвалиться, что ничего не оставил без проверки, чтобы добраться до истины, а найдя ее, беспристрастно изложить на бумаге.

…Seculo premimur gravi quo scelera regnant…

Senec. Tragoed [116].

Я меньше всего осмелился бы утверждать, что у несчастного принца, о котором здесь пойдет речь, уже при жизни императрицы Елизаветы не было различных друзей среди русских, в той числе и достаточно могущественных. В частности, от меня не укрылись симпатии генерал-фельдцейхмейстера Петра Шувалова к этому государю. Я достаточно уверенно осмеливаюсь утверждать, что корпус из 30 000 человек, сформированный этим графом, названный его именем и подчинявшийся только его приказам (правда, почти уничтоженный в ходе последней войны, и в особенности в кровавой битве при Цорндорфе [117]), был предназначен главным образом для того, чтобы обеспечить передачу российского трона великому князю Петру Федоровичу в случае, если кому-либо вздумается этому воспрепятствовать. Неудивительно, что позже, стоило только великому князю вступить на престол, он буквально в тот же момент назначил упомянутого графа генерал-фельдмаршалом. Когда же тот спустя 14 дней умер, император приказал предать его земле со всеми мыслимыми воинскими почестями и с исключительной торжественностью.

Сколь могущественной ни была эта поддержка, но куда больше было других, которые не желали передачи ему власти. К этому направлялись многие попытки, рассказ о которых занял бы слишком много места. Я хотел бы упомянуть здесь лишь одну, предпринятую в 1758 г. ныне покойным канцлером графом Алексем Бестужевым-Рюминым. Целью интриги против принца, в которой оказалась замешана его же супруга великая княгиня Екатерина Алексеевна, было ни много ни мало как полное отстранение его от права наследования престола, который должен был перейти к его сыну – юному принцу Павлу Петровичу при регентстве матери [этого последнего] и жены [Петра]. Именно это послужило главной причиной падения и последовавшей затем ссылки упомянутого министра. Не говоря о прочем, трудно не согласиться с тем, что в этом деле приняли немалое участие французский и венский дворы или, впрочем, возможно, только их посланники – маркиз д’Опиталь и граф Эстергази [118].

Между тем достойные доверия знающие люди утверждали, что императрица Елизавета и впрямь велела составить завещание и подписала его собственноручно, в котором она назначала своим наследником юного великого князя Павла Петровича в обход его отца, а мать [первого] и супругу [второго] – великую княгиню – регентшей на время его малолетства. Однако после смерти государыни камергер Иван Иванович Шувалов вместо того, чтобы распечатать и огласить это завещание в присутствии Сената, изъял его из шкатулки императрицы и вручил великому князю. Тот же якобы немедленно, не читая, бросил его в горящий камин. Этот слух, весьма вероятно, справедлив, особенно если принять во внимание сильное недовольство государыни странным поведением ее своенравного и малопослушного племянника и нежную, почти материнскую заботу, с которой она воспитывала юного принца Павла Петровича. Он постоянно находился в ее комнатах под ее присмотром и должен был ее всюду сопровождать. Его так отличали перед его родителями, что их это серьезно уязвляло, а думающей публике давало повод для разных умозаключений. Я со своей стороны нисколько не сомневаюсь, что императрица Елизавета должна была назначить своим наследником юного великого князя. Но поскольку государыне не слишком приятна была и личность великой княгини, матери этого принца, можно утверждать почти наверняка, что регентство не было возложено на нее одну – право контролировать и утверждать [ее решения] предоставлялось, по-видимому, Сенату. Императрица слишком хорошо знала направление мыслей этой принцессы, которое слишком часто вызывало подозрения, чтобы вручить в ее руки неограниченную власть. С большой уверенностью можно было предсказать, что она воспользуется такой властью исключительно к своей собственной выгоде.