Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 2

Он был встречен римскими должностными лицами и сенатом и обратил особенное внимание на республиканские гражданские отличия и на портреты консуляров из знатных семейств. По бокам улиц стояли бесчисленные толпы народа. Их беспрестанно возобновлявшиеся возгласы выражали их радость при виде священной особы их государя, после того как они были лишены этого счастия в течение тридцати двух лет; а сам человеческий род так внезапно собрался весь в одно место. Сын Константина поселился в старинном дворце Августа; он председательствовал в заседании сената, обращался с речью к народу с того самого трибунала, на который так часто всходил Цицерон, присутствовал с необычайною любезностью при играх в цирке и принимал золотые короны и панегирики, приготовленные к его приезду депутатами главных городов. Свое короткое тридцатидневное пребывание в Риме он употребил на осмотр памятников искусства и могущества, которые были разбросаны на семи холмах и в промежуточных долинах. Он восхищался внушительным величием Капитолия, обширностью бань Каракаллы и Диоклетиана, строгой простотой Пантеона, массивной громадностью амфитеатра Тита, изящной архитектурой театра Помпея и храма Мира и главным образом великолепной постройкой форума и колонны Траяна; он сознавался, что молва, столь склонная к выдумкам и преувеличениям, недостаточно превознесла столицу мира. Путешественник, видевший развалины Древнего Рима, не может составить себе верного понятия о тех чувствах, которые должны были внушать эти памятники, когда они возвышались во всем блеске своей первобытной красоты.

Удовольствие, доставленное Констанцию этой поездкой, возбудило в нем великодушное желание оставить римлянам какой-нибудь памятник своей собственной признательности и щедрости. Он сначала вознамерился сделать нечто вроде колоссальной конной статуи, которую он видел на форуме Траяна; но когда он зрело взвесил все трудности такого предприятия, он предпочел украсить столицу подарком египетского обелиска. В отдаленные, но уже знакомые с просвещением века, которые, как кажется, предшествовали изобретению азбучного письма, древние египетские монархи воздвигли множество таких обелисков в Фивах и Гелиополисе в основательной уверенности, что простота их формы и прочность их материала устоят против усилий времени и насилия. Август и его преемники перевезли некоторые из этих необычайных колонн в Рим, считая их за самые прочные памятники своего могущества и побед; но существовал один обелиск, долгое время спасавшийся от хищнического тщеславия завоевателей благодаря или своим огромным размерам, или тому, что ему приписывали особенную святость. Константин задумал украсить им свою новую столицу; по его приказанию обелиск был сдвинут с пьедестала, на котором он стоял перед храмом солнца в Гелиополисе, и был спущен вниз по Нилу до Александрии. Смерть Константина приостановила исполнение его намерения, а его сын предназначил этот обелиск для древней столицы империи. Для того, чтоб перевезти от берегов Нила к берегам Тибра эту громадную гранитную массу, имевшую в длину по меньшей мере сто пятнадцать футов, был сооружен корабль, необыкновенно прочный и вместительный. Обелиск Констанция был выгружен почти в трех милях от города и благодаря совокупным усилиям искусства и труда был поставлен в большом римском цирке.

Констанций должен был ускорить свой отъезд из Рима, получив тревожные известия о бедствиях и опасностях, которым подверглись иллирийские провинции. Вследствие междоусобных войн и невозвратимых потерь, понесенных легионами в сражении при Мурсе, эти провинции оставались почти без всякой защиты от нападения легкой кавалерии варваров и в особенности от вторжений квадов — свирепого и сильного народа, по-видимому, променявшего нравы Германии на военные упражнения и военное искусство своих союзников сарматов. Пограничных легионов оказалось недостаточно для того, чтоб остановить их наступательное движение, и беспечный монарх наконец был вынужден собрать из самых отдаленных частей империи цвет Палатинских войск и лично предпринять военные действия, которые начались в предшествующую осень и продолжались всю следующую за тем весну. Император переправился через Дунай по плавучему мосту, разбил наголову все неприятельские войска, какие встречал на пути, проник внутрь страны квадов и жестоко отомстил за зло, причиненное ими римской провинции. Приведенные в ужас варвары были скоро вынуждены просить мира; в искупление своего прошлого поведения они предложили возвратить взятых в плен римских подданных, а в залог своего будущего поведения выдали знатных заложников. Великодушная любезность, с которой были приняты Констанцием первые из их вождей, явившиеся с просьбой о пощаде, поощрила и других более робких или более упрямых последовать их примеру; тогда в императорском лагере появилось множество князей и послов от самых дальних племен, которые жили в равнинах Малой Польши и могли бы считать себя в безопасности позади высокого хребта Карпатских гор. В то время, как Констанций предписывал законы варварам, жившим по ту сторону Дуная, он обнаружил особое участие к сарматским изгнанникам, которые были вытеснены из своей родины восстанием своих рабов и в значительной мере усилили могущество квадов. Император, придерживаясь великодушной и вместе с тем коварной политики, снял с сарматов узы этой унизительной зависимости и особым мирным договором признал их самостоятельной нацией под властью короля — друга и союзника республики. Он заявил, что будет защищать их справедливое дело и упрочит внутреннее спокойствие провинций уничтожением или по меньшей мере изгнанием лимигантов, нравы которых еще были заражены пороками их рабского происхождения. Исполнение этого намерения представляло более трудности, чем славы. Территория лимигантов охранялась от римлян Дунаем, а от враждебных им варваров Тиссой. Болотистые страны, лежащие между этими реками, нередко совершенно ими затопляемые, представляли опасный лабиринт, доступный только для местных жителей, знакомых с его секретными проходами и неприступными укреплениями. При приближении Констанция лимиганты употребили в дело просьбы, обман и военные силы, но он сурово отвергнул их мольбы, расстроил их грубые хитрости и отразил с искусством и твердостью усилия их недисциплинированной храбрости. Одно из их самых воинственных племен, жившее на небольшом острове вблизи от слияния Тиссы с Дунаем, перешло через эту последнюю реку с целью захватить императора во время дружеского с ним совещания. Но оно само сделалось жертвой задуманного им вероломства. Этих варваров окружили со всех сторон; кавалерия топтала их, легионы отражали их своими мечами, но они все-таки не просили пощады и с неукротимым мужеством хватались за свое оружие даже в предсмертной агонии. После этой победы значительный отряд римлян высадился на противоположном берегу Дуная; готское племя таифаилов, обязавшееся служить императору, вторглось в территорию лимигантов со стороны Тиссы, а их прежние повелители, свободные сарматы, воодушевись надеждой победы и жаждой мщения, проникли через гористую местность в самое сердце своих прежних владений.